Как я оказался в морских частях погранвойск? Да очень просто. Наш Отряд особого назначения НКГБ[55] расформировали через год после войны. А зря. Именно за такими частями и соединениями будущее в современной войне. От ребят на курсе я слышал, что к этому приложили руку генералы из военной разведки. Так это или нет, не знаю.
Так как я во время обучения проходил стажировку на флоте, меня сюда же и распределили. Сейчас у меня и звание морское – капитан-лейтенант. Официально я служу в одном из отделов штаба бригады. Но моя служба не больно-то штабная. Морские погоны с зелеными просветами я ношу на плечах не зря. Я выхожу в море не меньше, а то и больше офицеров плавсостава. Людей, знающих японский язык, не хватает, вот и приходится отдуваться. В том числе допрашивать задержанных японских рыбаков. Хотя они такие же рыбаки, как я – автобус. Не все, конечно, но многие.
Сейчас, когда в Корее полыхает война и наши там оказывают помощь, американцев интересуют любые разведывательные сведения. Поэтому японские сейнеры и мотоботы постоянно крутятся в нейтральных водах, частенько нарушая наши границы. Вовсе не из-за крабов и рыбы.
Позавчера я допрашивал капитана задержанного рыболовецкого судна. Поначалу он, кланяясь и улыбаясь, попытался сыграть под дурачка, на ломаном русском языке объясняя про неисправный двигатель и вышедший из строя компас. Но когда я, спокойно выслушав, на хорошем токийском диалекте объяснил ему, что компас и двигатель исправны, он мгновенно изменился. Слетела вся восточная вежливость и невозмутимость. А в глазах появилась нескрываемая ненависть. Стала видна и выправка офицера японского императорского флота.
А еще на этой якобы рыбацкой шхуне была радиорубка. Там досмотровая группа, кроме мощной радиостанции, нашла приемник для прослушивания наших корабельных радиочастот. В радиорубке стоял запах гари от сгоревшей бумаги. Даже дым еще не весь выветрился из иллюминатора. Это радист сжигал бланки радиоперехвата. Чтобы понять это, мне хватило одного не сгоревшего клочка бумаги. Японцев интересуют наши корабельные радиосети, вернее, не самих японцев, а их нынешнего хозяина – дядю Сэма.
* * *
Туман между тем рассеялся. И вот мы уже идем по тропинке между двумя сопками. Мы – это вся наша семья: я с четырехлетней Машей на плечах и сзади Айжан с рюкзаком. Рюкзак мы взяли не зря. Чего-чего, а грибов здесь хватает.
Идем по тропинке мимо журчащего прозрачного родника. Заходим в лес. Сверху над березами раздается громкое недовольное карканье.
– Вот, Маша, это про нас всем лесным птицам и зверям сообщает ворона.
Углубляемся в лес. Березы остались на опушке, за ними растут маньчжурские орехи с большими перистыми листьями. Рядом пробковое дерево. Уже в глубине леса растут кедры, обвитые лианами. Лианы – это побеги дикого винограда. Ягоды у него мелкие и кислые. Здесь, на Дальнем Востоке, вообще смешение северных и южных растений. Если бы не холодное морское течение, климат здесь был бы не хуже, чем в Крыму. Любят эти ягоды медведи. Мне рассказывали, что еще лет тридцать назад они выходили к окраине Владивостока, к корейской слободке. Есть здесь пятнистые олени, кабаны. Есть здесь пятнистый уссурийский тигр, самый крупный в мире.
– Полвека назад, когда Владивосток еще строился, тигры и медведи нападали на людей. Летом 1904 года от часового, охранявшего место расположения драгунского полка, к утру осталась только окровавленная фуражка. Полк прибыл на Русско-японскую войну. А нашел фуражку, идя по следу тигра, унтер-офицер Семен Буденный. Было это, правда, не здесь, а в Посьете.
