Баллада о Сандре Эс - страница 11

Наверное, я продолжила бы рассуждать, если бы Юдит не перебила с довольным смехом:

– А что ты знаешь о животных? Какие у них представления о жизни?

– А им плевать на представления. Они просто спариваются, вот им и хорошо.

– Это тебя в школе такому научили?

– Ну, некоторые живут вместе всю жизнь.

– Ты сейчас о животных?

Я киваю. Мне как-то спокойно сидеть тут и болтать со старушкой, у которой за плечами такая длинная жизнь. На улице мельтешат и суетятся люди, а мы сидим, защищенные стеклом, как броней.

– У некоторых животных самцы носятся от гнезда к гнезду и ловят момент. И самок это устраивает, они пускают к себе чужаков на пять минут перепихнуться. А самцов потом ищи-свищи. Ни слуху ни духу.

– А ты такого хочешь, Сандра? Чужака, от которого потом ни слуху ни духу?

Я пожимаю плечами, глядя в окно.

– Ох, чему вас только теперь не учат.

– А вас что, ничему не учили?

– Как же, учили. Что Бог есть любовь и что люди стали плодиться и размножаться по его воле.

– Плодиться и размножаться?

– Да, производить потомство.

– Похабно как-то: плодиться и размножаться. Так что, и в Библии написано?

– Не знаю, я своими глазами этих слов не видела.

Юдит откусывает от пирожного и медленно жует.

– Значит, ты не веришь, что люди могут жить в любви целую жизнь?

– Лучше вы ответьте. Это вы жизнь прожили.

Юдит молча крутит в руках десертную ложечку, как будто ей вдруг ужасно захотелось разглядеть гравировку. Я могла бы сказать, что любовь есть, но живет недолго. Одну дождливую ночь.

– Восхитительный ванильный крем! Барышня, принесите нам еще по пирожному, будьте так любезны. А что, твоя мама не рассказывала о любви? Как все мамы?

– У меня мама приемная. С девяти лет.

– А она одинокая, твоя приемная мама?

Я киваю и отхлебываю чаю – глоток за глотком, чтобы рот был занят. И зачем я только стала рассказывать. Сейчас начнется допрос, и она выудит из меня все до конца. Старухи – те же вампирши, не видать мне теперь покоя.

Но Юдит больше ничего не спрашивает. Смотрит на официантку, как будто ничего, кроме ванильных пирожных, ее не интересует. Вот и отлично – может быть, у нее провалы в памяти от старости, и она уже забыла, о чем спрашивала.

Приносят пирожные, одно из которых предназначается мне.

– Если не доешь, возьмем с собой, – шепчет Юдит, как будто замышляет преступление. – Сколько тебе лет, Сандра?

– Называйте меня Эс. Ненавижу имя Сандра.

– Эс? Это что, имя?

– Ну, можно писать с двумя «с» – Эсс.

– А когда у тебя плохое настроение, то с одной? Эс?

– Когда у меня плохое настроение, то имя вообще не нужно.

Обратно мы едем на автобусе. Юдит Кляйн сидит, снова погрузившись в себя, прикрыв глаза и чуть раздвинув тонкие губы. Можно подумать, что она спит – хотя автобус полон народу. Осторожно положив руку, испещренную голубыми венами, на мою, она шепчет:

– Если любовь есть, то это смертельный яд. Если другой человек может проникнуть внутрь тебя и остаться там, а ты не в силах его выгнать.

Я искоса разглядываю ее худую шею, торчащую из ворота пальто, и коричневый берет, из-под которого выбиваются завитки белых волос.

– Пора возвращаться к этим занудным бабкам, – бормочет Юдит, как только мы входим в дом престарелых. Прислонившись к двери лифта, она смотрится древней старухой.

Позже, засунув руку в карман, я обнаруживаю внутри что-то мягкое и липкое. Это половинка ванильного пирожного из кондитерской, завернутого в салфетку.