А перед ним была широкая улица. По одну сторону ее стоял порядок домов, в свою очередь, отгороженных одним общим глухим забором. И по другую сторону порядок домов, окруженных таким же забором. Все ворота перед домами были распахнуты настежь.
Еще посреди улицы почему-то стоял хантийский чум и рядом с ним упряжка оленей.
Родион расслышал храп. Повернул голову. Неподалеку в сугробе снега, раскинув ноги, лежал на спине здоровенный рыжий мужик. Он крепко спал, а рядом сидела и сторожила его сон остроухая сибирская лайка.
Родион заметил за столбом ближайших ворот мальчишку лет двенадцати. Поманил его пальцем. Мальчишка долго стоял не двигаясь, потом не спеша подошел к Родиону. Стоял молча, спокойно смотрел. Из ворот показалась рыжая девчонка лет десяти. Паренек только оглянулся на нее, она остановилась шагах в двух позади.
– Ты кто? – спросил паренька Родион.
– Устюжанин. Колька.
– А она? – кивнул Родион на девчонку.
– Настасья, – ответил Колька.
– Сестренка?
– Не-е, зачем же. Она рыжая. Соломинская… Все Соломины, – паренек кивнул на забор на противоположной стороне улицы, – рыжие. А мы, Устюжанины, черные. – Он снял шапку, показал голову.
– Понятно… Подружка, значит.
– Невеста… – небрежно пояснил Колька. – Подрастет – женюсь.
– Любишь, значит, – вполне серьезно заключил Родион.
– Дак у Соломиных девки больно хороши, мы, Устюжанины, испокон веков на них женимся… А ты кто будешь?
– Родион.
– По случаю или по нужде к нам какой?
– По случаю.
– Дак чего ж на морозе языком чесать? Проходи в дом, гостем будешь.
Родион с трудом попытался сделать шаг негнущимися ногами, пошатнулся. Колька подставил плечо. Родион положил руку на плечо мальчика, и они пошли к дому. Настя шла за ними.
Родион вздохнул.
– Чего-то нога ничего не чувствует.
– Ничего, разойдется, – успокоил Колька и по-хозяйски приказал Насте: – Ты на стол собери, поскорей.
– Было бы чего собирать, собрала бы, – дернула плечом девчонка.
– Из дому принеси. У вас много.
Настя побежала через дорогу к себе, на соломинскую половину деревни.
Родион и Колька зашли в дом.
Родион уселся на лавку, привалился к стене, обвел воспаленными от бессонницы глазами избу.
В избе было, как говорится, шаром покати: большой рубленный из плах стол, деревянные лавки, печь и кровать, тоже самодельная, застланная звериными шкурами. На столе стоял пустой штоф и миска с остатками моченой брусники. Разное небогатое барахлишко висело на огромных рогах изюбрей, прибитых по стенам. Над кроватью висело ружье. В углу – одна-единственная потемневшая икона.
– Сейчас Настька поесть принесет… – ободряюще сказан Колька, – у Соломиных бога-атая еда.
– А мать где?
– Утонула в речке на Пасху…
Родион помолчал.
– А отец?
– В тайге. Непутевый он – дорогу рубит.
– Какую дорогу?
– Дорогу… – Колька кивнул на пустой штоф: – Как выпьет – в тайгу уходит, дорогу рубить.
– Куда дорогу-то?
– На звезду ведет.
Родион подумал, помолчал, сказал решительно:
– Это хорошо.
Колька вздохнул:
– Да чего хорошего-то? Непутевый он. Был самый лучший охотник, а теперь все позабросил – одна дорога у него на уме!.. Мы, Устюжанины, такие: чего в башку втемяшится – колом не вышибешь! Вечный дед говорит: Устюжанины – чертово семя!
– Какой вечный дед?
– Вечный… На заимке живет с медведем.
– Почему вечный?
– Живет… Всегда.
Дверь открылась, вошла Настя с миской, закутанной полотенцем. Поставила перед Родионом горячие пельмени. Сама чинно уселась на лавку. Родион жадно проглотил горячий пельмень.
