– У меня много имен.
– Правда?
– Да.
– У меня тофе много имен. – Он так трогательно выговаривал некоторые особо сложные звуки.
– Неужели? Назови мне все свои имена.
– Огафтеф Макфимилиан Туффейнт.
– Максимилианом зовут моего отца, – удивленно заметил Бутч. Он никогда не мог взять в толк, отчего его тоже не назвали Максимилианом. Может, окажись он не Робертом Лероем, а Максимилианом, жизнь его сложилась бы совсем иначе.
– Огастес Максимилиан Туссейнт – огромное имя. Можно мне звать тебя Гасом?
Мальчик начал было отвечать, но вместо «да» издал хрип, и Бутч посадил его в кровати.
Бедняжка Джейн тоже села, держа руку на спине сына, но с благодарностью позволила Бутчу взять на себя заботу о ребенке.
– Мне придется дать тебе еще сиропа, Гас. Знаю, тебе этого не хочется. Знаю, это неприятно. Но нам не нужно, чтобы горло у тебя забилось мокротой.
У мальчика дрогнула нижняя губа, и Бутч отдал ему свои часы:
– Умеешь определять время?
Огастес мотнул головой:
– Нет.
– А считать умеешь?
Мальчик кивнул.
– Если будешь крепко-крепко держать часы, то почувствуешь, как идет время, – пообещал Бутч.
Огастес сжал часы в ладонях.
– Чувствуешь?
Мальчик кивнул, и Бутч продолжил:
– Считай, сколько раз они тикнут. Все закончится прежде, чем ты досчитаешь до десяти.
– Ладно, – храбро отвечал мальчонка, а потом раскрыл рот и без слез и возражений принял ложку сиропа. Он тут же закашлялся, задрожал и выплеснул все, что накопилось у него внутри, в ведерко, которое ему подставила Джейн.
– Вот и все. Прости, малыш. Прости, – проговорил Бутч.
Третья порция сиропа и рвоты возымела нужное действие, и спустя час и пару десятков вопросов – маленький Огастес Туссейнт любил поболтать – мальчик смог выпить стакан воды и проглотить два кусочка хлеба, которые Джейн обмакнула в суп. А потом он уснул, прижав к своей бордовой щеке часы. Мать свернулась рядом с ним на постели. Их так никто и не проведал.
Много позже, когда уже давно рассвело, Джейн резко, с криком, вскочила, и Бутч, задремавший в кресле, с записной книжечкой на колене, мгновенно очнулся.
– Огастес? – простонала она, приподнялась на локте, отвела от лица сына пряди волос, чтобы получше разглядеть.
– Тсс, – успокоил ее Бутч, растирая уставшие глаза. – Он в порядке. В полном порядке. Теперь он крепко спит.
Она опустилась на постель, прижимая руки к груди, дыша резко и отрывисто:
– Простите меня. Я долго спала?
Он потянулся было за часами и понял, что мальчик по-прежнему сжимает их в кулачке. Ну и ладно. Бутч мог купить себе другие. Он убрал книжечку в карман пиджака и потянулся. У него болела спина. Оказалось, что сидеть в кресле много часов подряд куда неудобнее, чем в седле.
– Не слишком долго, – соврал он. – Наверное, я тоже уснул. А где мистер Туссейнт?
Она пожала плечами и мотнула головой:
– У него отдельная комната. Оливеру нужно свое пространство. Уверена, он спит.
– Он не станет тревожиться за сына?
– Огастес не его сын.
Он изумленно взглянул на нее, и она поморщилась, но ничего не прибавила, не стала объяснять.
– И за вас он тоже не станет тревожиться? – не сдавался он.
Вместо ответа она проговорила:
– Оставьте свою карточку и скажите, сколько вы берете за лечение. Я прослежу, чтобы он вам заплатил.
Карточки у него не было, и на оплату он не рассчитывал, так что просто кивнул, соглашаясь на то, чего делать не собирался. Она была так молода – лет на десять младше него, – но ее голос и карие глаза, казалось, знали мир с самого начала времен.
