– Принесите нам ужин – мальчику лучше всего поесть супу, – и я о вас не забуду, – пообещал Бутч.
– Хорошо, сэр, то есть доктор. У нас от ужина остались и суп, и хлеб. Еще сыр и пирог. Я принесу еды на всех.
– Откуда вы, доктор Солт? – спросила Джейн, едва коридорный скрылся за дверью.
Она смотрела на Огастеса. После порции сиропа ипекакуаны и последовавшего за этим неприятного очищения желудка мальчика сморил беспокойный сон. Мать умыла его и постаралась устроить поудобнее.
Бутч вздохнул. Ему хотелось ее поправить. Правда хотелось. Ему не нравилось, что она даже имени его не знает, пусть это и не имело значения. Он уже лет десять не пользовался своим настоящим именем.
– Вы точно не здешний, – сказала она.
– Почему вы так решили?
– Вы говорите как настоящий американец.
– Насколько я помню, мы сейчас в самой настоящей Америке. – Он улыбнулся, чтобы слова прозвучали не слишком грубо, но она не улыбнулась в ответ; она покачивалась от усталости.
– Вам тоже следует отдохнуть.
Она резко села на край кровати, будто иначе упала бы на пол:
– Огастес уже много дней болен, а у меня каждый вечер выступления. Ему становится только хуже.
Во рту у мальчика виднелся серовато-белый налет, как плесень на сыре. Бутч вдруг подумал, что у Огастеса может быть не просто круп. В тюрьме он видел, как один заключенный от этого умер. Эту болезнь называли дифтерией, или душегубкой. Насколько он помнил, тюремный врач не использовал для ее лечения сироп ипекакуаны – а вот Маргарет Симпсон использовала. Она лечила всех в долине Уинд-Ривер и говорила, что сироп помогает избавиться от слизи, которая медленно душит больного.
– Поспите. Я пригляжу за ним. Если ему будет тяжело дышать, я усажу его и дам еще порцию сиропа. Я не позволю, чтобы с ним что-то случилось. Или с вами. Обещаю.
Она хмуро взглянула на него, а потом закрыла глаза, словно молилась или собиралась с силами. Ресницы темными веерами легли на бледные щеки.
– Красть у меня нечего. Оливер – мой муж – держит при себе все деньги и оплачивает счета. У меня есть лишь платья, – вам они вряд ли подойдут, – и мой сын. Если вы хотели нам навредить, то наверняка уже нашли бы для этого подходящую возможность.
Он рассмеялся ее вымученному остроумию, не понимая, что заставило ее стать столь подозрительной.
– Я не краду детей и платья, – произнес он.
Она улеглась в постель рядом с мальчиком и закрыла глаза. И мгновенно уснула. Она была так измучена и так хороша, что его переполнило сострадание. При встрече за сценой он решил, что лысый мужчина – ее импресарио. Весть о том, что это муж, его удивила. Ему показалось, что Джейн неоткуда ждать помощи, да и в комнате не чувствовалось мужского присутствия, а в узкой постели, где мать и сын, судя по всему, спали вместе, не было места для мужчины.
Бутч придвинул к кровати кресло и сел, решив сделать все, что пообещал, хотя и сам не знал почему. Он вытащил из кармана свои новые часы размером с двойного орла[11], которые купил у Тиффани сразу после приезда в Нью-Йорк, и вгляделся в циферблат, определяя, сколько у него осталось времени, сколько часов он мог еще посвятить певчей птичке и ее сыну. Корабль отчаливал в пять, вещи он уже собрал. Он мог провести с Джейн Туссейнт хоть всю ночь.
– Как ваф фовут? – спросил тихий голосок.
Мальчик смотрел на него без всякого страха.
К черту все. Не станет он врать маленькому ребенку. Он и не стал.
