Банька по-чёрному. Бар-мицва. Банька по-чёрному. Рубеж. - страница 5

Мы прожили в греческом селе весь май, уже начали созревать вишни. Но Исаак сказал мне как-то задумчиво: «После расстрела мы прожили уже два лишних месяца». У греков можно было остаться, многие пленные оставались. Но «кацо» сказал, что для меня и Исаака это небезопасно и нужно переходить линию фронта. Однажды вечером он нашел нас у Авдотьи Поповой и предупредил, что через день мы уходим. «Немецкие части пришли в движение, – сказал он, – и нам следует двигаться вслед за фронтом». Первая хозяйка, гречанка, насушила нам в дорогу сухарей и дала шмат сала, и Авдотья Попова тоже приготовила каждому из нас по мешку с едой. Люди стояли у своих заборов и следили, как мы уходим: мы пробыли у них в деревне полтора месяца и сторожили для всей деревни баштан. Мы все еще учились говорить без еврейского акцента, но нам это плохо удавалось. Это только в Израиле наш акцент кто-то может не услышать. Но немцы не обращали на нас особенного внимания, а тем более крикливые итальянцы. В шахтерских поселках стояло много итальянских частей. Шел уже пятый месяц наших скитаний. Исаак очень изменился: я перестал дразнить его девчонкой, только воровать он наотрез отказывался. Говорил, что лучше будет попрошайничать, чем воровать, потому что людям самим нечего есть. Но я таким не был. Как-то ночью в конце июля, когда мы закапывались в сено, «кацо» сказал нам, что он думает, что нам пора съесть чего-нибудь мясного. И я сказал, что тоже думаю, что пора. «Кацо» объяснил, что во дворе он приметил поросенка, но окошко в сарае узкое, и пролезть в него мог только я. «Возьми мою котомку и наполни ее дорожной пылью, – сказал он. – Как подойдешь к поросенку, сразу надевай котомку с пылью ему на голову!»

Поросенок успел пискнуть, но хозяева не проснулись. «Кацо» вытащил из сарая поросенка, а следом за ним меня. Мы ушли с нашей добычей за два села, где людей было поменьше. Грузин готовил этого поросенка часов шесть. Он его «томил». Сначала грузин вырыл яму, разделал поросенка, но шкуру с него не снял. Потом набил внутренности сухариками, обмазал его глиной и бережно положил в яму. И уже над ямой грузин начал жечь костер. Мы сидели как два голодных волчонка. Я мечтаю испечь что-нибудь по этому методу в Иерусалиме, но я не могу выбрать, кого же испечь. Дождусь Исаака, мы к тому времени оба получим свидетельства, что мы уже евреи, и испечем на склонах Иерусалима кошерного ягненка.

Поросенка мы ели три дня, потом снова зашагали к Ростову. По дороге мы еще раз застряли, на этот раз возле Алчевска: Исааку нездоровилось – мы прожили двенадцать дней возле колхозного поля и ковыряли из земли пальцами мерзлый буряк. Мы ждали, когда свекла оттает, и тогда ели. Мимо шли бесконечные колонны немцев, фронт был рядом, все время слышалась канонада. До моей бар-мицвы остается всего три месяца. До Ростова – четыре дня пути. Нужно заставить себя и мысленно, и на бумаге пройти этот путь, но мне очень тяжело на это решиться. Сейчас мне придется на годы расстаться со своим старшим братом, истории не перекроить, но каждый раз я заново жду, что из глубин памяти выползет артиллерийский тягач, у которого будут не слишком высокие борта!

До Ростова мы добирались приблизительно четыре дня – оба мы уже очень ослабли. Спали по стогам, выпрашивали какую-то еду: прохожие подавали неплохо. Я научился спать под открытым небом, и мне до сих пор этого часто не хватает. Наконец мы с Исааком были у цели – мы подошли к пригородам Ростова. Ростов был самой настоящей фронтовой полосой: окопы, лошади, танки, мотоциклетки. Документов никто не спрашивал – немцы пускали в город кого попало. Когда мы добрались до центра города, начался сильнейший обстрел, но с той стороны, с советской. Грузин очень хотел вернуться в армию – он был похож на моего сына Сашку – лысоватый, грузный, с густой черной бородой.