Впрочем, мне и так от распада не убежать. Нигредо, чёрт бы его драл!
– И ты решил просто сдохнуть? Просто так? Бездарно и бесполезно? Потеряв всё и простив врага? Воистину, ты лучший из противников. Твоя рожа достойна хорошего плевка!
«Профессор» кривится, на этот раз – подчеркнуто брезгливо.
– Ничтожество! Ты даже не смог похоронить её! И его – своего сына. Да, у тебя мог бы быть сын! Мы и это знаем. А ты не знал? И не узнал бы никогда! Что ты сделал? Вот так просто и незатейливо – спятил и убил себя. А он? Этот гонщик… Он жив! И будет жить!
Секунду «профессор» держит паузу.
Шарик горькой гуттаперчи пробивает горло. Я сблёвываю зелёную лужицу на пол.
Офицер шипит кошачьи и тянется к кнопке вызова.
Но замирает под строгим взглядом «профессора».
– Покажи! – командует тот.
Офицер рисует ладонью какой-то сложный зигзаг и от кнопки ведёт к панели управления. От волнения выбирает явно не тот масштаб отображения фотофайла и…
А почему, собственно, не тот масштаб? Может быть, именно тот, что надо. Тот, что и был запланирован. Задуман.
Предусмотрен хитрым их планом.
…и в воздухе, заняв едва ли не четверть объёма комнаты, возник вдруг в красновато-оранжевом тумане портрет бледнокожей той гадины с прозрачными, тонким серым ледком подёрнутыми глазками, вмиг уставившимися – прямиком на меня!
Голого, сдыхающего, засунутого в прорезиненный больничный мешок.
Но не было в этом ноябрьском взгляде торжества. Триумфа – не было. Светлые кристаллики хрустящей шуги, смешанная с белым речным песком вода. И по краям, спрятанный, но выплывающий, упорно выплывающий из-под снежной каши – страх.
Почему-то вижу его. Тогда, четыре месяца назад, не заметил. Но увидел – сейчас.
– Помнишь его? – спрашивает «профессор».
Киваю в ответ.
– А теперь слушай меня внимательно. Это твой шанс. Шанс изменить судьбу. Нет, не эту, которую ты уже загубил. Ту, другую. Которую мы тебе выдадим из наших тайных запасов. Смерть – просто перемена тела. С потерей памяти, полной или частичной. Мы поможем сохранить память и станем твоими проводниками в мире Перехода. Понимаешь, о чём я говорю? Понятен тебе смысл моих слов?
Нет, мне ничего не понятно. Я не понимаю, о чём говорит этот странный тип.
Морщу лоб. Нет, дурной из меня актёр. Ничего не получается с имитацией мыслительного процесса.
Усилия приводят лишь к тому, что усиливаются приступы тошноты. И жидкость, теперь уже почти бесцветная, снова течёт через горло, обмазывая губы липкой слизью.
– Борется организм, – удовлетворённо замечает «профессор». – Так, пожалуй, ещё два десятка часов протянешь. Если верить нашим мудрым и многоопытным докторам. А они много чего такого повидали…
Хочется спросить, чего же «такого» повидали эти доктора. И что за сделку (именно сделку, не иначе) предлагает умирающему от рициновой отравы наш гуманный конфедеративный Комитет. И ещё хочется попросить офицера, чтобы отпустил меня… ну туда, где друг-унитаз…
Потому что, похоже, одной лишь рвотой дело не ограничиться. Упрямый зверь-организм очень хочет жить.
– Так что же, Тимофей? – включается в интересный наш разговор офицер. – Отомстим ублюдку?
Он кивает на изображение прозрачноглазого.
– Ему… Он ведь приказал охране вас избить? Оттащить вашу подругу в канаву? И бросить её там… Он достоин жизни? А вы смерти? Не поверю, что вы согласитесь с этим.
Самое время задать детский вопрос.
– Чего вы хотите? И кто вы?
