Впрочем, почти сразу он стиснул зубы и опять превратился в замкнутого, мертвенно-бледного самурая, полного до краев риса, овощей и истинной духовности.
– Хватит глазеть на меня. Садись. Будешь чаю?
Бенцони с нескрываемым сомнением поглядел на пиалу, где в мутном коричневом отваре пожухлыми ладьями плавали какие-то бурые листочки.
– Что это? Отвар из поганок? Мухоморы?
– Просто травяной чай!
– А ты уверен, что твой травяной чай не опасен для твоего здоровья?
Гордон так нехорошо посмотрел, что Бенцони решил прекратить расспросы, чтобы не лишиться престижной и высокооплачиваемой должности главы администрации губернатора. Уже многие соратники губернатора пали невинными жертвами его увлечения астролябией, и Юджин Бенцони не испытывал желания пополнить ряды этих бесстрашных диссидентов.
– Не понимаю, почему многие люди относятся с таким скептицизмом к моим поискам себя? К моей тяге к духовному усовершенствованию? Все это оттого, что они не имеют понятия об истинной духовности.
– Ты и сам не имеешь ни малейшего понятия о ней…
– Чего?
– Ничего.
– Раз ничего, то, извини, меня зовет Просветленный.
– Кто?
– Просветленный! – прорычал Гордон.
Бенцони прикрыл глаза.
– Попроси его обождать. Я, вообще-то, зашел по делу. Меня попросили побеседовать с тобой.
Тесное знакомство с местными реалиями безошибочно навело Гордона на мысль, что через Бенцони с просьбой обращается кто-то из лендлордов. Оставалось молиться Просветленному или кому-то еще, что речь идет не о территориальном споре. В том, что касалось дележа угодий или сфер влияния, нынешние лендлорды вели себя стократ цивилизованней, чем их пращуры в славные времена Свободной Торговой Колонии. И все же, без стычек не обходилось, а в исполнении немыслимо богатых и могущественных землевладельцев с их тысячами вооруженных до зубов преданных головорезов и сотнями тысяч готовых резервистов из крестьян, подобные стычки куда больше напоминали настоящие войны.
Пять столетий бдительного имперского надзора не сумели изменить простого факта, заключавшегося в том, что на Салеме господствовал средневековый феодальный строй, слегка декорированный государственными институтами вроде судов или законодательного собрания. И нравы здесь царили под стать, не то, что в либеральной столице, суровые, патриархальные. В сельских районах люди обитали, в основном, тихие, набожные, работящие, но случались и дикие инциденты, вроде случаев самосуда.
– Неужели опять кого-то вздернули на осине! Сколько можно! Надоело!
– Хуже.
Гордон тяжко вздохнул.
– Рассказывай, я весь внимание.
– Так вот, в деревеньке на землях одного из лендлордов начали пропадать ребятишки…
Гордон загрустил. Однообразные деревенские байки изрядно набили ему оскомину. Обычно в конце выяснялась какая-нибудь гадость вроде инцеста или, допустим, бочек, в которых одно предприимчивое деревенское семейство под видом первосортной солонины закатывало мясо случайных прохожих и торговало деликатесом на рынке, покуда власти не прикрыли лавочку. А не далее, как в прошлом году, в одном отдаленном городишке на севере разразился у скотины мор. Так суеверные крестьяне обвинили в порче коров красивую молодую бабенку из местных и повесили, а рядом с ведьмой повесили, для порядку, якобы полюбовника ее, городского хлыща, санитарного инспектора из столицы.
Ну и времена! Ну и нравы! Вот те и раз!
– Детишки? Маленькие? Ничего не понимаю, почему я об этом впервые слышу?
