– Возможно, ты забыл, благородный Йизаши, – сказал Джирики, – что войну против нас начали хикеда’я. Именно они нарушили святость Ясиры. И рука Утук’ку, а не смертного нанесла удар кинжалом и убила Первую Бабушку.
Йизаши ничего не ответил.
– В подобных разговорах нет смысла, – сказала Ликимейя. Эолейр не мог не заметить, как сильно отражают глаза Ликимейи свет, сияя оранжевым, точно взгляд озаренного факелами волка. – Йизаши, я задавала вопрос тебе и другим из Дома Размышлений, Дома Собраний, всех домов, чтобы отдать долг Роще. И вы согласились. И мы выбрали такой курс, потому что должны разрушить планы Утук’ку Сейт-Хамака, а не только исполнить долг чести или отомстить за убийство Амерасу.
– У смертных есть поговорка, – снова заговорил черноволосый Каройи. Его голос звучал ровно, с жуткой мелодичностью, а эрнистирийский был избыточно точным. – «Враг моего врага – мой друг… на некоторое время». Серебряная маска и ее родня взяли в союзники одних смертных, и мы выбираем их врагов в качестве наших. Кроме того, Утук’ку и ее приспешники нарушили Договор Сесуад’ры. И я не вижу для себя позора, чтобы сражаться бок о бок с судхода’я до тех пор, пока вопрос не будет решен. – Он поднял руку, словно хотел остановить вопросы, но весь круг хранил молчание. – Никто не говорил, что я должен любить наших смертных союзников: я не испытываю к ним подобных чувств и уверен, что ни при каких обстоятельствах этого не произойдет. И если я доживу до того, когда все конфликты закончатся, то вернусь в свой тайный высокий дом в Анвиджанье, потому что мне уже давно наскучила компания других существ, как смертных, так и Садорожденных. Но до тех пор я выполню обещание, данное Ликимейе.
После того как Каройи замолчал, наступила долгая пауза. Ситхи вновь хранили молчание, но у Эолейра возникло ощущение, что между ними появилось напряжение, которое должно как-то разрешиться. Когда молчание продлилось так долго, что Эолейр вновь подумал, не следует ли ему уйти, Ликимейя подняла руки и широко развела их в стороны.
– Итак, – сказала она. – Нам следует подумать о Наглимунде и решить, что мы будем делать, если хикеда’я не выйдут из замка, чтобы сразиться в открытом поле.
Ситхи принялись планировать предстоящую осаду, словно и не спорили по поводу правильности сражения бок о бок со смертными. Эолейра поразила их цивилизованность. Каждый мог говорить столько, сколько пожелает, и его никто не перебивал. И какие бы разногласия между ними ни существовали – хотя Эолейр все еще плохо понимал бессмертных, у него не возникло сомнений в том, что между ними имелись противоречия, – теперь складывалось впечатление, что они исчезли: обсуждение Наглимунда, пусть и достаточно энергичное, оставалось спокойным, и в нем отсутствовали взаимные претензии.
Возможно, когда живешь так долго, – подумал Эолейр, – ты учишься следовать подобным правилам. Вечность – это слишком долгое время, чтобы лелеять обиды.
Теперь, когда Эолейр почувствовал себя спокойнее, он вступил в обсуждение – сначала нерешительно, но, когда увидел, что к его мнению относятся с достаточным уважением, стал говорить открыто и уверенно о Наглимунде, который знал почти так же хорошо, как Таиг в Эрнисдарке. Он много раз там бывал и замечал, что Джошуа был очень полезен, если речь шла о нововведениях при дворе его покойного отца, короля Джона Пресбитера. Принц – один из немногих людей, кто мог выслушать новую идею и поддержать ее, если она этого заслуживала – независимо от того, выгодна она ему или нет.
