– Вы переигрываете, кузина, – заметил он. – Вы словно сбежали из какого-то низкосортного водевиля. Бант хотя бы снимите.
– Он подчеркивает мои достоинства, душка, – отвечала вконец распоясавшаяся Каролина.
– Мне телефонировать в Питер? И не называйте меня так, понятно?
– Все мужчины – душки, – сказала Каролина, причем высокомерно. И очень Лабрюйеру это не понравилось.
Дверь отворилась, вошел почтальон. Он принес посылку из либавской типографии Покорного, в которой многие российские фотографические ателье заказывали паспарту – белые картонные рамки с виньетками и прочими затеями.
– Разберите и разложите, – велел Каролине Лабрюйер.
Но вслед за почтальоном пришел первый клиент. Начало было горестное – он принес фотографическую карточку покойного деда, желая, чтобы ее отретушировали, пересняли и изготовили приличный портрет.
Потом пришли две дамы. Их интересовало, не продаются ли в ателье виды города Риги. Лабрюйер честно признался: ателье открыто первый день, своих видов еще нет, а чужими торговать даже неприлично. Он всучил дамам рекламные проспекты, в которых обещались «художественное и быстрое исполнение всех фотографических работ: портретов, групп и увеличений на невыцветающей роскошной белой глянцевой бумаге, а также платиноматовые снимки и миниатюрные марки с портретами».
Третий посетитель желал подарить невесте свой фотографический портрет на эмали в виде брошки. К таким безумствам Лабрюйер был готов, не зря изучал основы ремесла в Питере. Он честно признался, что подобной услуги не оказывает.
Наконец пришла дама с двумя малютками и нянькой. Пришлось вытаскивать чучело козы, от которого малютки шарахнулись с громким ревом. С немалым трудом были сделаны первые кадры «Рижской фотографии господина Лабрюйера».
И началась обычная деловая жизнь – с недовольными клиентами, не вовремя перегорающими лампами, перепутанными конвертами с карточками. Лабрюйер установил в лаборатории телефон, чтобы Каролина могла принимать заказы и вписывать их в особую тетрадь. Сам он принимал клиентов, отвечал на вопросы, а «кузину» вызывал только для исполнения ее прямой обязанности – возни с аппаратом.
Оказалось, место выбрано правильно, постояльцы «Франкфурта-на-Майне» протоптали дорожку в фотографическое заведение, а почему? Потому что Лабрюйер уговорился с хозяином гостиницы и изготовил ему меню для ресторана с видом большого обеденного зала и прочими дорогими сердцу путешественника видами. Для этого он вместе с Каролиной несколько дней подряд выбирался ранним утром снимать рижские достопримечательности: ратушу со статуей Роланда перед ней (какое отношение рыцарь Роланд имеет к Риге, никто не знал, но в немецких городках завелась такая мода, градоначальник Армистед пошел навстречу магистрату, желающему завести европейское украшение), замок, политехникум, городской театр на берегу канала, коммерческое училище – краснокирпичную пародию на готическую архитектуру.
В подручные Каролина взяла обоих сыновей Круминя – и Пичу, и Яна. Ян был высокий и крупный восемнадцатилетний парень, считался красавчиком, и дамы поглядывали на него с интересом. Он хотел получить прекрасное для латышского парня ремесло. А Пича стал рассыльным.
Примерно раз в три дня Лабрюйер ругался с Каролиной из-за ее кошмарных нарядов. Не то чтобы он разбирался в модах – а просто помнил, как одевались актерки в труппе Кокшарова. Одна только госпожа Эстергази могла нацепить на себя шляпу, украшенную целым курятником, а госпожа Терская и Валентина… Он не мог бы точно описать платья и тальеры Валентины, помнил только общее впечатление, и по нему выверял свое отношение к блузкам и бантам Каролины. Отношение было более чем критическое.
