В конце своей речи Гуюк напыщенно произнёс:
– Русь сейчас слаба, и это может подтвердить наш прославленный багатур Субэдэй, который тринадцать лет назад уже пробовал на зуб русское воинство.
Гуюк при этих словах лишь слегка склонил голову в сторону старого полководца.
Принц был зол на старика за то, что тот был всецело на стороне Бату. Витомир, высокий человек плотного телосложения с мужественным лицом, обрамлённым светлой бородой и усами, покачал головой:
– Нет, принц, мы – тартарцы пришли сюда не сеять смерть и разруху, а склонить русичей к возврату к прежней вере в наших добрых, старых богов. Мой прадед Гостовид бежал когда-то из этих мест за горы Ирия, но бежал не от людей лихих, не от друзей и родных своих, а от притеснений князя местного, что силой заставлял молиться богу иноземному. Таки и нынешний князь рязанский, видимо, стал отступником от нашей веры истинной, а простой люд тут не причём, он и так настрадался уже и под гнётом княжеским.
Бату кивал головой, соглашаясь с доводами Витомира. Вспомнился ему недавний случай. Во время облавной охоты на волков, расплодившихся в округе, он вместе с сотней своих охотников и десятком тартарцев во главе с Витомиром неожиданно выскочили на небольшую, домов в пятьдесят деревушку, затерянную в лесах на другом берегу застывшей Мокши. И такая картина предстала перед его глазами: на утоптанной площадке перед гумном, в котором хранились необмолоченные снопы пшеницы, стояли сани-розвальни, запряжённые лошадью. В них, укрытый шубами сидел безусый ещё юноша, а перед ним к столбу, вкопанному в землю, был привязан мужичок в одних рваных портках, через дыры в которых просвечивалось голое тело. В некотором отдалении от места правежа стояла небольшая, человек в тридцать толпа селян. На
горке брёвен рядом с входом в гумно сидело восемь или десять княжеских дружинников, а двое из них по команде юнца, сидевшего в санях, охаживали плетьми уже вконец окровавленного мужичка.
Наскок ордынцев был настолько неожиданным, что все: и сани с юнцом, и дружинники, и толпа людская – оказались в плотном окружении. Заголосили бабы в толпе, схватились за палаши дружинники, потянулся к вожжам кучер юнца, намереваясь дать дёру. Но уже взял под уздцы лошадёнку один из тартарцев, натянули луки свои нукеры, принуждая дружинников не рыпаться с силой своей малой против
ордынцев.
Спешился Бату, а за ним и Витомир. Прошли они к столбу, где коченел от холода исполосованный плетьми местный мученик. Витомир взмахом руки отогнал от столба палачей, а Бату ткнул своей плёткой в мужика:
– Кто ты? Зачем правёж над тобой учинили? И кто тот барчук, что в санях сидит и
правежом управляет?
У мужичка и тело, и лицо было в шрамах, кровоточащих на морозе, но нашёл он в себе силы голову поднять, губы, посиневшие от холода разомкнуть:
– Барчук в санях, мил человек, то племянник младший князя рязанского Юрия Ингваровича, Бориской кличут. А правёж надо мной Бориска учинил за то, что я грозился дом его спалить.
Бату сдвинул свой малахай на макушку:
– За что это ты так осерчал на хозяина своего?
Мужичок с ненавистью посмотрел в сторону саней:
– Вчерась Бориска со своими халдеями вломился ко мне домой, снасиловали они на моих глазах жёнушку мою, а Настю, дочку мою, Бориска в свои хоромы утащил…
Вернулась она домой только сегодня утром, окровавленная вся… А ей всего четырнадцать исполнилось. Теперь вот висит она в петле в сарае моём, душа неприкаянная…
