– Час назад подоила, – без удивления, лишь с одной радостной готовностью поднялась Авдотья Григорьевна. Обменявшись взглядами с мужем, она прибавила: – Целых пять с половиной литров! А сколько нужно ей? Не спросила?
– Честно говоря, нет, – смутилась Маринка. – Но думаю, что немного. Ведро она, что ли, выпьет?
– Не удивлюсь, – усмехнулся в бороду Семён Дмитриевич. – Ведь козье-то молоко повкуснее крови! А кровь она у любимой внучки выпила всю, до последней капли. Неси, Авдотья, три литра.
Маринка слёзно рассыпалась в благодарностях. И уже через двадцать минут она отдавала крепко закрытую трёхлитровую банку, полную козьего молока, бабке Комарихе. Та вышла навстречу ей из своей избушки заранее, будто бы услыхала её шаги около ручья. Взяв банку, сказала:
– Спасибо, внученька! Вот за это Господь тебя наградит.
Её интонация была странной.
– А что, за всё остальное, значит, накажет меня Господь? – скорчила Маринка губы в улыбке. – Я правильно поняла вас, бабушка?
– Ну, за что-то накажет, а что-то и не заметит, – дала ответ коренная жительница деревни, в задумчивости пошамкав беззубым ртом. – И так оно будет лучше. А хочешь ко мне зайти? Налью тебе козьего молочка. Небось, отродясь не пробовала?
– Спасибо. Но мне пора.
На этот раз Комариха не провожала взглядом Маринку до верхних изб, только до ручья проводила. С банкой стоять было тяжело.
Маринка спешила. Над лесом горел закат высотой в полнеба, когда примчалась она домой. На лавочке у терраски сидели Лёнька, Витька и Мишка. Наташка в обычном платье и шлёпанцах суетливо бегала перед ними взад и вперёд, грубо ведя с ними какой-то спор. Увидев Маринку, она обрадовалась и, взяв её за руку, обратилась к ней за поддержкой. Но у Маринки не было сил всё это терпеть. Объяснив Наташке, что хочет спать, она поднялась к себе на мансарду.
На другое утро Маринка выпила с Лёнькой кофе и пошла завтракать к Гулькиным. Это было сделано под предлогом окучивания картошки у Комарихи. Хотел и Лёнька помочь, однако его сестрица, сообразив, что он собирается помогать не столько с картошкой, сколько с овсяной кашей, жёстко сказала:
– Нет! Ты лучше подклей обои у меня в комнате. Думаешь, мне приятно каждое утро видеть при пробуждении, как они там в углу висят?
И ушла, надев для работы старые шорты Лёньки. Светлана, Лиза и Ленка ей выразили восторг, так как ни одна из них овсяную кашу особенно не любила, а сварено её было на шестерых, потому что Ленка спросонок переборщила с крупой, а затем с водой, которой всё это надо было разбавить, так что опять пришлось добавлять крупу. К тому же, у Лизы не было аппетита. Её угнетали мысли о предстоящей работе. Она охотнее бы взялась окучить картошку на целом колхозном поле, чем у одной бабки Комарихи.
– Хочешь, мы с Ленкой вместо тебя всё сделаем? – предложила Светлана, видя, что Лиза беспомощно положила ложку в тарелку, не съев даже половины. Прежде чем дать ответ, Лиза поглядела на Ленку, кивнувшую без особенной радости, и решительно покачала взлохмаченной головой.
– Да нет, тётя Света. Я должна сделать это сама. Мы вместе с Мариной управимся как-нибудь.
На том и условились. После чая Лиза с Маринкой отправились к Комарихе, взяв по мотыге. Полкан хотел идти с ними, но у калитки вдруг передумал и там же улёгся спать, спрятавшись от солнца в кусты. Когда две соседки ещё спускались к ручью, они вдруг увидели Комариху, притом не возле её избушки. Бабка шла из лесу через луг, с невиданной ранее быстротою переставляя ноги в стоптанных башмаках советских времён. На свой деревянный посох она, судя по всему, опиралась только для виду. При этом девушки находились в поле её зрения несомненно. Ей было важно первой подойти к дому. Но, опередив девушек, специально замедливших близ запруды свои шаги, она перед ними открыла дверь во всю ширь и проговорила, стараясь восстановить дыхание:
