– Зато тебе – до земляков своих дела нет, а каких-то французиков и англичанинов ты готов бежать и спасать! Сам рассказывал, что Петр Сипкин пишет: наши гибнут на чужой земле тысячами! А зачем?! Ради чего такие жертвы?! Объясни мне, недалекой, смысл этой проклятой войны! А то ведь другие бабы тоже, как я: глупые и непонятливые! Быстрее с голоду помрем, чем догадаемся, за что сибирские мужики на чужбине кровь льют вместо того, чтобы свои семьи кормить!
– А женам в политике понимать и не надобно! – парировал Михаил жене, которую словно прорвало, и она с сокрушением выплескивала на мужа накопившуюся усталость и несогласие.
Старобазарная площадь г. Красноярска
с видом на Воскресенский собор, начало 20 века
Конечно, шумный разговор взрослых в итоге привлек из спальни на кухню и младших членов семьи.
– Хватит! Уймись, Ната! Вечером поговорим, – сказал как отрезал глава семьи, поднявшись из-за стола. И уже с улыбкой потрепал по голове младшего шестилетнего Петра, щелкнул шутливо по курносому носу восьмилетнюю Надежду, весело подмигнул двенадцатилетней Вере, вскинувшей недовольно брови от шума с утра. – Всем казачатам умываться, питаться, и на хозяйство! Верочке помощи Божьей на экзамене! Помолиться всем следует за сестру! Мне ж пора на службу.
Михаил обратил свой взор на красный угол с иконами и перекрестился. Затем обнял свою еще не остывшую от эмоций супругу и поцеловал её в щеку. Наталья в ответ словно выдохнула утреннюю напряженность и взаимно приласкала мужа своими объятиями. Умиленные младшие дети тут же запрыгали вокруг любящих супругов, приговаривая: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись!» «Да мы и не ссорились, солнышки! – рассмеялись в ответ взрослые. – Всё хорошо!»
Красноярский казачий дивизион, в котором подъесаул Михаил Михайлович Каргополов в свои тридцать три года уже командовал сотенным боевым составом, в то время квартировался в Покровской слободе на улице Желябова недалеко от Кладбищенской церкви в новых каменных специально отстроенных для него казармах взамен старых деревянных построек, что располагались в центре города на Благовещенской улице.
Как только Михаил въехал в казарменный двор и слез с коня, как к нему тут же подбежал младший урядник: «Ваше благородие! Командующий просил вас срочно к себе!»
– Раз просил, то иду, – спокойно отреагировал подъесаул, догадываясь, о чем пойдет речь у начальства. – Сейчас рапортом моим будет громко махать, – пробубнил он себе под нос и направился в штаб.
Действительно, не успел Каргополов войти в кабинет, как вместо приветствия получил сразу выговор сидящего за широким деревянным столом командующего казачьим дивизионом Александра Александровича Могилева:
– Доколе, подъесаул Каргополов, мне терпеть ваши нарушения приказов министерства!
– Прошу разъяснить суть обвинения! – вытянулся в стойку ответчик.
– Издеваешься?! – прошипел, гневно вращая зрачками, командующий, слывший человеком резким, но справедливым. – Всё героем рвешься быть поперек начальства! На войну ему надо! Сколько раз с тобой это обсуждали?!
– Так отправьте меня на фронт, и дело с концом! – отчеканил ответчик.
– Вот прав твой отец: твердолобый и есть! Никого не слушаешь, своё трындыришь! – воскликнул обреченно Могилев. – Весь дивизион в немилости из-за твоей гордыни патриотической!
– Разве плохо казаку быть патриотом?! – эмоционально отреагировал Михаил. – Вы же нас, Сан Саныч, с отцом сами учили с малолетства родину любить!
