Эрик отказывался видеться со мной. И это тоже было тяжело, если всегда прежде он больше скучал по мне, я это знал, и всегда было приятно встречаться после разлук, потому что я знал, что мой брат ждёт меня и будет счастлив встрече. То теперь, после того, как я почти выгнал его из нашей долины, куда по сию пору продолжаю возвращаться из всех своих скитаний, то ли в надежде, что застану там Аяю, то ли чтобы спрятаться от мира снова, я не видел его ни разу. Едва он узнавал, что я прибуду туда, где они теперь снова жили с Дамэ, Рыбой и Агори, он скрывался и не встречался со мной. Даже Эрик…
Никто ни разу не спросил меня об Аяе, вокруг меня словно образовался заговор молчания. Но я уверен, что и все остальные не знают, где она. Потому что даже Орсег ни разу не взглянул на меня победоносным взором, да и Вералга или, тем паче Басыр непременно сообщили бы мне, что Аяя теперь соединилась с кем-либо или предвечных, или смертных.
И всё же вечно так продолжаться не могло. Право… я устал уже и от жён, с которыми сходился лет на тридцать, снова рождались дети, мои жёны кто больше, кто меньше, любили меня, потому что я был богат, я продавал свои толковые идеи и даже разработки разным богатым и знатным вельможам для строительства в городах мостов, колодцев, водопроводов и иных полезных вещей, или новым учёным, и все они щедро платили золотом.
Я никогда не был расточителен, как мой брат, и склонен к роскоши, хотя на жён не жалел, но я не брал тех, кто привык сорить деньгами, мои жёны были вполне образованны, домовиты и очень красивы, из простых семей, иногда из купеческих. Из аристократок я не брал, что было делать мне с праздной красавицей? Дворцов для них строить мне не хотелось, а иначе ни один отец за лекаря, али алхимика, коим я представлялся и продолжал являться, свою дочь никогда не отдал бы. Так что мои избранницы были из середины. Да и не пристало и нельзя предвечному быть вблизи тронов, это всегда оборачивается бедой. Наш с Эриком трон навеки поглотил Байкал, а иные прочие вовсе не про нашу честь.
За эти годы я жил во многих концах мира, почти во всех странах, лишь на краткие промежутки возвращаясь в свои горы, где потихоньку развалилась пристройка, потому что никто больше не следил за ней и не подновлял, где сам дом я перестраивал уже несколько раз, ведь без меня и он хирел и косился, заваливаясь то на один бок, то на другой.
Шли годы, десятилетия, сотни лет утекали, я всё будто в том же дне, когда я проснулся и обнаружил, что Аяя ушла от меня…
И в то утро я едва не сломал зубы, кусая себе кулаки и плача, сорвал голос, пока кричал во все концы её имя, а после изрыгал ругательства, а после выл, упав на землю и катаясь, как больной зверь. И снова ругался и снова кричал. Я хотел броситься в погоню, но я не знал, куда? Никто и ничто не подсказывало больше мне. Её птицы и бабочки молчали, всё омертвело вокруг меня, как и я сам.
И теперь я не стал живее. И боль в моей душе не утихла, и одиночество только усиливалось с каждым днём. Причём в семейном кругу я чувствовал его только сильнее.
И вот я разыграл свою смерть для очередной своей жены, изобразив лихорадку, принял капли, которые замедлили мой пульс и остудили тело, и сказал ей и детям, «умирая», чтобы не держали тело, а похоронили в семейном склепе в тот же вечер, и «почил», сквозь ресницы наблюдая за всем, что происходило дальше. К счастью, никто не ослушался меня, мои сыновья, младшему из которых исполнилось тринадцать, а старший должен был жениться будущей осенью, уже и невесту сосватали из семьи богатого и уважаемого купца. Я решил «умереть» на этот раз раньше, чем обычно лет на десять, мне хотелось вернуться в горы и побыть там, в одиночестве и уединении несколько лет. И вот, несомый в гробу на кладбище и оплакиваемый своей доброй семьёй, я думал, до чего долгими мне кажутся эти часы, пока меня не оставят одного здесь…
