Читать онлайн Георгий Бурмистров - Байки PRo выборы

© Бурмистров Г.В., 2021

© ООО «Издательство Родина», 2021

– Хочу стать президентом!

– Может, лучше химиком? Разведанных запасов хватит: газа – на 50 лет, нефти – на 36, калийных солей (входят в состав почти всех удобрений) – на 80. Если не будет технологического прорыва в этих областях, наша популяция обречена. За химией – будущее! Станешь человеком с большой буквы в этой науке, и химичить по жизни не надо!

– Неинтересно.

– Тогда – фармацевтика и медицина. ООН прогнозирует, что к 2050 году население Земли увеличится и составит 9 миллиардов человек! Человечество всегда преследовали болезни: холера, чума, рак, СПИД и т. п. В 2019-ом в Китае приоткрыли ящик Пондоры, и вылетевшая от туда очередная божья «благодать» – коронавирусная инфекция (COVID–19) на долго посадила в режим самоизоляции добрую половину мира. В условиях перенаселения нашей голубой планеты люди станут болеть еще чаще и дольше. Prognosis mala[1] для человечества. Prognosis bona[2] для врачей! По оценкам разных аналитиков объем мирового фармацевтического рынка уже перескочил рубеж в ярд долларов. Дальше – больше! Доктора и фармацевты нужны во все времена!

– Не моё!

– Тогда заслужи мантию «профессора» точных наук! Страна перенасыщена юристами, экономистами, психологами, бухгалтерами. Не хватает узких технических специалистов. В условиях глобализации рынка труда, демографического бума гарантированно вырастет безработица. Инженеры будут на вес золота. Даже для робота дока по железкам – лучший друг!

– Скучно. Папа, а как становятся президентами?

– Ммм… Понимаешь, сынок, например, в США это напоминает многоуровневую игру. Нужно проявить себя народным трибуном еще со школьной скамьи. А потом потихоньку, step by step[3], топать к политическим вершинам. Даже афроамериканец из гонолулуйской глуши при упорном труде может стать президентом. Барак Обама засвидетельствует.

– В России так же? Расскажи, давно выборами занимаешься.

– Сынок, пожалуй, лучше даже не расскажу, а напишу.

Как было.

Ab ovo, ab ovo[4].

Как известно, в начале было слово[5]. И этот глагол, зажёгший сердца самых продвинутых hominidae[6], по всей видимости был – «выборы». Говорим о социуме – подразумеваем голосование. Даже стая из трех волков обязательно изберёт вожака. Охотники знают, матерый главарь – самый страшный зверь!

Первобытные люди сгрудились у костра. Кругом темнота, опасность, неизвестность. Без согласованных действий не выжить. Нужен лидер. Объявляется праймериз управляющего родом. Ошибутся с кандидатурой – племя обречено. Естественный отбор. Выборы – вечный двигатель истории!

Афиняне правильно избрали стратегом Перикла. Даже через два с лишним тысячелетия об этом золотом веке афинской демократии напоминает монументальный остов периптера Парфенона.

Спустя несколько веков рука судьбы на стенах одной из инсул в Помпее вывела агитационное граффити: «Piscatores, elegit aedile Popidiya Rufa!»[7]. Судя по всему, жители города все-таки ослушались фатума. Иначе как объяснить гнев Везувия, обрушившего лаву и пепел на головы беспечных ромеев?..

Купирование права на голосование здравомыслящие люди всегда воспринимали как святотатство, аномалию, проказу общества и государства. На вопрос, что видел самое удивительное, античный мудрец Фалес Милетский, не задумываясь, ответил: «Тирана в старости».

Корабль Римско-католической церкви, мчащийся по волнам веков, давно бы налетел на рифы, если бы им не правила твердая рука кормчего, благо отобранного конклавом среди нескольких претендентов.

И Русь не обошла стороной демократия. Новгородское вече устраивало кастинг не только посадников и князей, но и епископов!

Пытавшиеся вставить палки в колеса выборной истории редко заканчивали хорошо.

В феврале 1917 года император Николай II начертал свой вензель под указом о досрочном прекращении ненадлежащих занятий Государственной Думы Российской империи IV-го созыва. Как потом оказалось, заморозил работу отечественного парламентаризма на долгие 76 лет! Этим самым невольно подписал приговор себе, а заодно царской семье и империи.

Фикция избирательного процесса в советское время привела к застою, а потом и к развалу СССР. Чтобы окончательно не потерять Россию, необходимо было, как воздух, вернуть голосование.

В небесной канцелярии услышали мольбы и дали нашей державе шанс.

Выборы бережно, как дитя, в клюве нового времени принес аист – перестройка.

Тогдашний руководитель Советского Союза Михаил Горбачев ввел в обращение термины: госприемка, гласность, перестройка. С экранов телевизоров призвал начать перемены. Прежде всего – с себя. Аргументы партийного лидера были железные. Как можно «нАчать», «углУбить» (ударения в словах горбачевские) демократические процессы в стране, если отдельные несознательные граждане халтурят?

Я одним из первых откликнулся на призыв мессии-генсека. «НАчал», а потом и «углУбил» индивидуальный акт перестройки. Пообещал говорить только правду. Не проходить мимо отдельных недостатков, присутствовавших на местах.

Тут же «пятерки» по истории в школе для меня закончились. Преподаватель этой дисциплины как огня боялась плюрализма мнений. В ужасе шарахалась от неологизмов, навроде: «перестройка» и «гласность». Понятие «демократия» не существовало для нее отдельно от цитаты из справочника пропагандиста-коммуниста: «демократический централизм». Это такой метод принятия решения в «КПСС»[8] и «ВЛКСМ»[9]. Когда «меньшинство» должно подчиняться решению «большинства».

Перед вступлением в комсомол зубрил устав этой организации. Показалось странным, что в интересах высшего благо можно пренебречь интересами отдельных групп граждан. Получается, можно идти по головам? А если в меньшинстве окажусь я?..

Наша школьная жрица музы Клио почище инквизиции Римско-католической церкви боролась с ересью вроде «альтернативный взгляд на воздействие на мировой прогресс партии большевиков». Самое яркое впечатление её детства – смерть любимого вождя Сталина. Научный коммунизм она считала самой жизненно важной «аксиомой», которую неустанно вдалбливала в головы школяров.

На роль одновременно оппортуниста, левого и правого ревизиониста она назначила вашего покорного слугу. Урок истории превращался в дискуссионную трибуну. Вызов меня к доске – в дуэль.

На короткий миг схватки наши права уравниваются. Жарко спорим, пока класс наблюдает за этим реалити-шоу. Задаю «неудобные» вопросы: «Если на загнивающем Западе так плохо живется, почему среднестатистический европеец может купить приличный автомобиль, а советский гражданин только «Запорожец»? Отчего в их магазинах с чертову дюжину сортов колбасы и сыра, а у нас только два: вчерашний и „завезли на прошлой неделе“? Почему в СССР могут посадить за анекдот про руководителей страны? Почему у нас всё нельзя, а у них можно? Почему, почему, почему?» Не найдя достаточных аргументов, оппонент свистел в судейский свисток.

По итогам года за науку о прошлом в первый и последний раз вместо «отлично» для науки мне влепили «четверку». За несознательность…

Ещё менее сознательным советским гражданином оказался Коломильцев. Он не въехал, а буквально врезался в политическую историю нашего северного городка. На стареньком «жигуленке» революционер протаранил ворота местного аэродрома и вылетел на полосу разгона воздушных лайнеров. Авиасообщение с «Большой землей» было временно приостановлено. На «разбор полетов» срочно съехались «генералы» города.

Свой перформанс Колокольцев мотивировал неприятием бытия. Бунтаря раздирали диалектические противоречия. Сознание северного карбонария, в унисон с его женой и детьми, здесь и сейчас требовало индивидуальной квартиры со всеми удобствами. Бытие же поставило философа-луддита в многотысячную очередь «на квартиру» с туманными перспективами. Немного пораскинув мозгами, этот марксист поневоле окончательно склонился к постулату, что материя первична. И лучше, чтобы эта первоначальная субстанция определяла здесь и сейчас общественное сознание его семьи на отдельной жилплощади с нормативом: не менее 8 кв. м. на человека-душу.

Что делать со смутьяном, никто из местных начальников не знал. Обращаться за советом к вышестоящим руководителям боялись. Не те времена. Поставят на вид. Обвинят, что не доглядели и не предупредили смуту.

Ранее в добром здравии и ясном сознании, пробив ограждение, на взлё тную полосу никто не приземлялся. Оно, конечно, бывало – под пьяную лавочку топили в болоте самосвалы. Но в трезвом виде на взлётку…

Резервных квадратных метров в городе для пролетариев тоже не держали. Да и поощрять возмутителя порядка было не с руки. Предоставить вымогателю место в общежитии с решетками на окнах с ограничением передвижения на срок от 3 до 5 лет мешала начавшаяся перестройка.

Руководство постановило: «Отбуксировать революционный „жигуль“ за пределы аэропорта без других последствий для нарушителя».

Сибирский карбонарий сделал ответный гроссмейстерский ход в этом миттельшпиле. Запер изнутри двери своего «броневичка», обутого в нижнекамские шины, и объявил бессрочную голодовку.

Жена новоявленного декабриста сиреной разнесла весть о подвигах «народовольца» в редакции местных газет и среди общественности.

В городе, построенном в зоне вечной мерзлоты, запахло революционной весной.

Народ «оттаял» и вышел на первый незапланированный митинг.

На мероприятие пригласили и виновника торжества.

Под бурные аплодисменты собравшихся герою предоставили слово. Искусством красноречия сибирский Демосфен решил не баловать толпу. Под бременем неожиданно свалившейся славы вождь местной оппозиции смущенно выдавил из себя: «Спасибо… Не ожидал…» И массы поняли его, как надо: «Ослабел от голода. Говорить даже не может».

Один за другим на импровизированную трибуну – лестницу здания местного стройтреста – взбирались доморощенные ораторы. Которые чихвостили власть, а заодно плохую погоду, курящих соседей и мусор в подъездах.

Многим запомнилась эмоциональная речь делегата от городской молодежи.

Мой товарищ Алексей Сорочкин жил эпатажем. Безучастно внимать стенаниям блеклых ораторов он не мог.

– Дайте слово молодым! – С отчаянной решимостью, расталкивая всех локтями, он рванул к трибуне.

– О чем будешь говорить? – удивляюсь смелости приятеля.

– Пока не знаю. По ходу придумаю.

Юный Цицерон взошел на ростру. Народ затих в ожидании.

– Люди, не забывайте про молодежь! – оратор воздел руки к небу. – У вас в подъездах дети спиваются! Без них нет будущего! Молодых – во власть!

Толпа одобрительно загудела.

Первый урок публичного выступления я запомнил хорошо. Не важно, что сказать, главное – как!

Лёд тронулся.

Резкие порывы ветра «политической весны» унесли в неизвестном направлении её первую ласточку – Коломильцева.

Впереди нас еще ждали: исторические разоблачения культа личности, талоны на продукты и спиртное, запрещение компартии и т. п. Бедные, бедные учителя… Наставники близко к сердцу принимали то, как бурная река-перестройка разбивала их идеалы о скалы новой жизни.

В нашем классе тоже запахло переменами. Хиросимой средней образовательной школы № 3 стала публикация в газете «Ленинское знамя» письма однокашника.

В советское время вся местная печать должна была содержать в себе антибожью искру марксизма-ленинизма. Носить гордое имя вождя мирового пролетариата: «Путь Ильича», «Путь Ленина», «Ленинская правда», «Правда Ильича», «Ленинская искра». На худой конец «Путь к коммунизму» или «N-ский рабочий». Никакой тебе свободы печати и наименования. Единственная на всю страну «желтая» газета, и та про работу – «Труд».