По-настоящему не повезло только со столбиками. По всем требованиям инженерной науки для того, чтоб тяжеленный щит мог на себе ведра, ломы и огнетушители надежно держать и при этом на пару метров над землей возвышаться, должны столбики, к которым такой щит прикручивается, из трубы стальной делаться и никак не меньше трех метров в длину быть. Так, чтобы, надежно в землю на метр углубясь, потом два метра, наружу торчащих, на протяжении долгих десятилетий всему миру демонстрировать. Петьке же столбиков длиннее, чем «два с хвостиком», добыть ну никак не удалось. «Хвостик» одной трубы составлял чуть больше сорока сантиметров, а у второй и вовсе до тридцати сантиметров недотягивал. Задачу по вкапыванию это, конечно, сильно облегчало, но надежности и устойчивости пожарному щиту не придавало вовсе. С таким неглубоким залеганием фундамента противопожарное сооружение не грохалось оземь лишь по причине безветренной погоды и еще потому, что Петька привязал его к тяжелому ящику с песком жесткой сталистой проволокой. Проволоку Петька также покрасил в красный цвет. Для порядка.
Удовлетворенный начальник штаба, похлопавший по огнетушителю ладошкой для проверки его подлинности и поковырявший ногтем овощные доски в тех же целях, подписал-таки Петькины бумаги на увольнение, и тот радостно убыл в родные пенаты. Ну а позже, когда начался сезон штормов на Каспийском море и мощные, напоенные соленой влагой ветра долетали до гарнизона, почти не утратив своей силы, Петькин пожарный щит все ж таки рухнул. И вот что самое интересное: рухнул он именно на начальника штаба, который в тот момент за ним от ветра прятался и табачные изделия курил, сбрасывая пепел и окурки в приснопамятный ящик с песком. Придавленный противопожарным сооружением и сильно ушибленный красным ведром в самоё причинное место, начальник штаба орал недуром и обещался Петьку найти и самолично расстрелять. Но все это уже было лишь пустыми словами и никчемными угрозами…
К чему я все это? А к тому, чтобы истинная причина, по которой уважаемый прапорщик Загоруйко вдруг Картофаном стал, всякому ясна и понятна стала.
Случилась эта нарекающая история не осенью, как это с заборным майором произошло, а как раз наоборот – в весенний призыв и, соответственно, весенний же дембель. Загоруйко, как я уже и говорил, к солдатикам относился с некоторой теплотой душевной и отеческой строгостью, но и он не избежал того, чтоб дважды в год от увольняющихся мальчишек исполнения трудовой повинности требовать. С волками же жить – по-волчьи, стало быть, выть. Ничего Загоруйко супротив всеармейского правила о прощальной работе поделать не мог. Ну, ведь не просто же так их, лбов здоровых, домой отпускать, в самом деле?! Обязательно чего-нибудь потребовать нужно! И отчего, скажите на милость, не потребовать, если уж так испокон веку заведено, а они, морды отъевшиеся, под ногами крутятся и сами на «дембельский аккорд» напрашиваются. Ну не совсем же он глупый, он же прапорщик. А прапорщики – это центр мыслительной изворотливости и хитрой сообразительности всех Вооруженных сил. Так что, не сильно радея за штабное имущество, как это Петькин начштаба делал, а больше к улучшению собственного хозяйства стремясь, решил Загоруйко весенние работы на своем приусадебном участке так провести, чтоб ни ему, ни жене его спины ломать и три ведра пота проливать не пришлось.
