– Я не ревновала!
– Да? Совсем ни капли? А если я сейчас пойду и обниму ту блондинку? В благодарность за подарок. Может, даже поцелую, – херня все это, я вообще не хочу трогать других. Отвращение.
Как на утро после бутылок двух виски, когда ты зарекаешься больше никогда не пить, смотреть не можешь на алкоголь и мечтаешь о таблетке обезболивающего.
Плакса – мое обезболивающее.
– Я тебя не отпущу, – Полине приходится убрать ладошки с груди, чтобы вцепиться заметно дрожащими пальцами в мою футболку и практически повиснуть на мне.
– Так что, малыш, позволишь мне трахнуть тебя прямо сейчас, лишь бы я не уходил?
Кивает.
Она, мать твою, кивает и действительно соглашается со мной. Я вижу в ее глазах острый резкий страх, наивную доверчивость и какую-то щенячью преданность. Там целый набор в глубине ее взгляда, но вот один минус – желание на нуле.
Не помню, чтобы раньше особенно приглядывался, когда мне делали такие предложения.
– Глупая Плакса, – подбираю ее платье, пытаюсь разобраться в этой сложной для мужского мозга конструкции.
Плюю в конечном итоге, отбрасываю тряпку подальше и стягиваю собственную футболку, чтобы сразу упаковать малышку в нее. Есть в этом что-то такое собственническое, когда девочка ходит в твоих вещах.
– Иди сюда, малыш, – я забираюсь вместе с ней на кровать, усаживаю Полину между своих раздвинутых ног и зарываюсь носом в ее волосы, чувствуя себя при этом дорвавшимся до новой дозы зависимости.
– Кир…
– Чш-ш, моя девочка, дай мне пару минут. Я пытаюсь не думать о твоей заднице, прижатой к моему члену. Это сложно, но, думаю, что все же справлюсь.
– А ты правда пошел бы к той блондинке?
– К какой еще… Терпеть не могу блондинок, детка. Мне нравятся твои волосы.
Я похож на маньяка. На поехавшего одержимого одной жертвой маньяка.
Полина молчит, но я замечаю, как от недовольства раздуваются ее щеки. Она, кажется, хочет немного поколотить меня за обман, и я бы в любой другой позволил этому ежику пострелять колючками, но конкретно сейчас мне не хочется выпускать Плаксу из рук.
– Ты почти ничего о себе не рассказываешь, Кир, – она выпутывается из моих объятий и садится так, чтобы положить голову на плечо.
Теперь уже сама обнимает меня за шею, зарывается пальцами в волосы и тихо сопит, когда я накрываю ладонью ее бедро и выписываю какие-то кривые круги по ее коже.
Дотрагиваюсь губами до ее макушки, и Плакса снова возится у меня в руках, чтобы ее губы оказались на одном уровне с моими и у нее появилась бы возможность украсть нелепый спешный поцелуй.
– Хочу узнать что-нибудь о тебе. Расскажи мне о своем детстве, о своей семье, – малышка волнуется, когда просьба слетает с ее губ, а я набираю в легкие побольше воздуха и начинаю свой рассказ.
Плакса жмется ко мне сильнее, когда я рассказываю ей об отце, который бросил нас с матерью, когда мне было года четыре. Он в свои тридцать пять оказался не готов к быту и детям и променял все это на молоденькую студентку.
Надо отдать ему должное, он хотя бы оставил матери квартиру и не пытался увиливать от алиментов. Только вот из-за гордости она часто швыряла их ему в лицо и во многом отказывала себе, чтобы у меня были, например, новые кроссовки.
Отец пытался наладить со мной контакт в более осознанном моем возрасте, но я не захотел иметь какие-либо дела с предателем. Он ушел из наших с матерью жизней, и у меня ни разу не возникло желания впустить его обратно.
