- Зачем? – пожала плечами Миара. – Мы все становимся со временем прахом, неотделимым от земли. А имена… Пока живы те, кому был близок покойник, они и так помнят его. А затем кому какое дело?
- Мне нравится ваша традиция, - призналась Иннэль. – И мне нравится здесь.
Они вышли уже к краю кладбища. Деревья здесь были не такими высокими и не такими старыми. Иннэль увидела свежий холмик земли и посаженный на нем невысокий тополь. Невдалеке от тополя возвышалось деревце с серебристой корой. Его ветви были унизаны розового цвета плодами, похожими на маленькие яблочки, но растущими кистями.
- Здесь похоронена моя мама, - сказала Миара. – Отец теперь лежит рядом с ней.
- Что это за дерево? Оно красивое.
- Ты даже не представляешь насколько, - сказала Миара и ласково погладила ствол деревца. – Я никогда не видела маму, но Кей так много рассказывал о ней, что для меня она все равно что живая.
- Как называется это дерево?
- Казария. Кей был подростком, когда мама умерла. И он наравне с отцом занимался похоронами. А зная отца, я подозреваю, что по большей части Кей и хлопотал. Посадили деревце чуть позже: в местном питомнике его не оказалось. Кей прочитал о казарии в книге и очень хотел найти именно это растение. И он заказал его издалека. Настоял на своем, а отец и не спорил. Полагаю, что ему было безразлично.
- Ну не может так быть.
Миара скептически приподняла брови, но спорить не стала.
- Весной казария цветет россыпью розовых махровых цветов с ярко-оранжевой сердцевиной. И запах стоит такой, что… Пчелы кружат вокруг казарии хороводом.
- Должно быть, это прекрасно.
- Даже не описать словами как, Иннэль. А потом казария начинает осыпаться, и вся земля вокруг нее становится усыпанной, как розовым снегом, лепестками. И это тоже прекрасно. Плоды казарии не особенно вкусны. А осенью листья становятся ярко-оранжевыми с бордовыми прожилками. И я снова прихожу любоваться на нее. И представляю, что рядом стоит мама и разговаривает со мной. В детстве я всегда прибегала сюда, когда мне было плохо. А один раз застала здесь и Кея. Ты плачешь, Иннэль?
Иннэль всхлипнула и кивнула головой. Сердце у нее рвалось. Она сама не знала, отчего она плачет: от тоски по родине, от грустного рассказа Миары, от воспоминаний о муже или отчего-то еще. Этого она сказать не могла.
- Пойдем дальше, Иннэль, - предложила Миара. – Я покажу тебе наш пруд. Мы можем там искупаться, если хочешь. Вода в такие жаркие дни теплая-претеплая.
И, ласково приобняв Иннэль за плечи, Миара повела ее вокруг замка.
Выехали на рассвете. Трава серебряно блестела, и казалось, что само зеркало неба рассыпалось по полям. Лицо провожающей их Миары было суровым в тусклом свете обложенного тучами неба.
- Погода портится, - заметила она, кутаясь в шаль.
- Хорошо, что наша колымага еще на ходу, - поблагодарил сестру Рошшель, глядя на древний экипаж, который Миара приказала выкатить и вычистить для путешествия.
- Лучше колымага, чем ничего, - отрезала Миара. – Иннэль тяжело ехать верхом. В карете лучше.
- И не поспоришь, - махнул рукой дознаватель, кинув взгляд на подопечную.
Иннэль и Миара распрощались тепло.
- Ты мне нравишься, Иннэль, - прямо сказала Миара. – Жаль, что ты уезжаешь.
- Мне тоже, - призналась Иннэль.
Бывает же такое! Всего за день Иннэль прикипела сердцем к Замку Трех Ветров. Будь ее воля, она бы осталась в нем жить. Голубые переливы таволги, кладбище-сад, пруд, в котором они вчера с Миарой купались – с визгом и догонялками, совсем как в детстве. А может, это произошло потому, что Иннэль за ночь утратила часть памяти о своем прежнем мире? Она теперь с трудом могла бы рассказать о родном доме. Все виделось словно через запыленное стекло, за которым предметы кажутся бесформенными тенями. Что это? Кресло или выползший из пещеры динозавр? А это торшер или странное ветвистое дерево? Нет, уже не разглядишь и не поймешь.
