Маринетти шлёт мне Parole in libertà[113] – с сочинением своим, Канджулло[114], Буцци[115] и Говони[116]. Это прямо-таки чистые буквенные плакаты; одно такое стихотворение можно развернуть как географическую карту. Синтаксис пошёл вразнос. Буквы разорваны, и собираешь их с трудом. Языка больше нет, вещают литературные звездочёты и верховные пастыри. Язык надо сперва заново найти. Распад до самой сердцевины процесса творения.
* * *
Писать надо только фразы, где не к чему прицепиться. Фразы, способные выдержать любую иронию. Чем лучше фраза, тем выше её ранг. Исключая рискованный синтаксис или сомнительные ассоциации, мы сохраняем сумму того, что составляет вкус, такт, ритм и мелодику, стиль и гордость писателя.
Согласно Флориану-Парментье[117] (Histoire de la poésie française depuis 25 ans[118]) со времён Руссо «сенсация» стала всемогущей. Писатели ищут страсти вместо того, чтобы их скрывать. Это указывает на большое отчуждение и оскудение; на отчаянные усилия видеть себя подтверждённым, привлечь к себе внимание. И почему это так? Parceque la démocratie refuse les moyens d'existence à l'écrivain, parcequ'elle encourage le monstrueux mandarinat des journalists[119].
Слово брошено на произвол судьбы. Оно жило среди нас.
Слово стало товаром.
Пусть они оставят слово в покое.
Слово потеряло всякое достоинство.
Две новые главы романа. Что я говорю:
Глава 1. Маленькие части по четыре-пять страниц, в которых я на свой манер веду языковое хозяйство и пытаюсь при этом сохранить остаток весёлости. Одна из частей озаглавлена «Карусельная лошадка Иоганн». Воображаемый персонаж, который сам иронизирует, говорит в ней:
«Многоуважаемый господин Фойершайн! Ваше конфедерированное природное парнишество нам не импонирует. А ещё ваша взятая напрокат киношная драматика. Но одно слово для объяснения: мы фантасты. Мы больше не верим в интеллект. Мы пустились в путь, чтобы спасти от сброда то животное, которому достаётся всё наше почтение».
На мне поставили печать времени. Это произошло не без моего содействия. Временами я тосковал по нему. Как же это называется в «Фантастах»? «Нас отпустили в ночь и забыли подвесить нам гири отягощения. Конечно же, мы теперь парим в воздухе».
* * *
С экономическим заговором войны меня познакомил Делэзи («Грядущая война»[120]). Теперь я понимаю, почему маленькая страна Бельгия так важна для всех участников войны. Для Германии Антверпен означает новый, более короткий выход к морю; для Англии – прямую угрозу её побережью. Сама Бельгия обладает богатой угольной промышленностью и металлургией, и во Францию пехоте можно беспрепятственно пройти из Фландрии широким фронтом, тогда как линия Рейна загорожена горами и крепостями.
* * *
В Женеве я был беднее рыбки. Я больше не мог передвигаться. Я сидел у озера неподалёку от рыбака с удочкой и завидовал рыбам из-за приманки, которую он бросал им в воду. Я мог бы прочитать рыбам проповедь на эту тему. Рыбы – таинственные существа, их бы не стоило убивать и есть.
* * *
Сдержись, не причиняй вреда родному чаду,
Не выполняй угроз ужасных. Коль прольёшь
Сыновнюю ты кровь, меня ты обречёшь
За то, что я твою не удержала руку
[121].
(Расин)
Надо отвыкать от лирических чувств. Это бестактно – в такое время блистать ими. Самые обыкновенные приличия требуют, самая скромная вежливость предлагает – человеку держать свои сантименты при себе. Куда бы это привело, если бы каждый рылся своими пальцами у другого в сердечной ямке? Слава Богу, мы ещё не настолько бесстыдны, чтобы петь церковные гимны на рыбном рынке.
