Прошло два дня, и мир приобрёл другое лицо. Я живу теперь в переулке Грауэнгассе, и меня зовут Гери[125]. В театре такое называется превращением, перестройкой.
Странная птица, гнездо которой меня приютило, называется «Фламинго». Она со своими растрёпанными крыльями владеет маленькой квартиркой, которая вечерами вновь и вновь преображается. Здесь цветёт египетское волшебство, и сонник лежит на ночных столиках тех, кто днём блуждает с закрытыми глазами.
* * *
Снять с себя «Я» как дырявое пальто. То, чего не удержать как следует, надо сбросить с себя. Есть люди, которые абсолютно не переносят отдавать своё «Я». Они мнят, что оно у них только в одном экземпляре. Но у человека много «Я», как у луковицы много шелухи. Одним «Я» больше, одним меньше, не имеет значения. До сердцевины шелухи ещё достаточно. Удивительно видеть, как человек увязает в своих предрассудках. Он переносит горчайшие муки, только чтобы не отдать себя. Нежнейшая, сокровеннейшая суть человека, должно быть, очень чувствительна; но, без сомнения, она и самая чудесная. Немногие приходят к такому взгляду и к этой догадке, потому что опасаются за ранимость своей души. Этот страх перекрывает им благоговение.
* * *
Тот философ, который с фонарём искал человека, преуспел в этом куда больше, чем мы нынче[126]. Ему не задули ни его фонарь, ни его собственный свет. Люди обладали забавным благодушием – позволить ему продолжать поиск.
Твёрдо налаженная, убедительная, приличная жизнь в известные времена оказывается под вопросом. Это не ново. Но может дойти до того, что сомнительность считается аттестатом и доказательством честного поведения. Так что лучше эти измерения разделять. Авантюрист – всегда дилетант. Он доверяет случайности и полагается на свои силы. Он ищет не познаний, а подтверждения своего превосходства. Едва встав на ноги, он ставит жизнь на кон, но надеется уйти невредимым. Иное дело с любопытным, с денди. Он тоже ищет опасности, но не шутит с ней. Он воспринимает её как загадку, он хочет в неё проникнуть. То, что ведёт его от одного переживания к другому, не прихоть, а последовательность мысли и логика духовных фактов. Приключения денди записываются на счёт его жизни; переживания авантюриста, напротив, исходят от произвола и записывается на его собственный счёт. Можно также сказать: авантюрист опирается на идеологию случайности, а денди на идеологию судьбы.
* * *
Городской житель, хозяин дома, где я живу, мучается желудком, потому что выпил слишком много керосина из бронзовой лампы. Чтобы выдыхать пламя длиной три метра, пришлось пить керосин. Но почему надо было извергать огонь? Ведь он спокойно мог бы предоставить это вулкану Стромболи или ещё какому-то из многочисленных вулканов. Я ходил с ним в аптеку. Он слишком честолюбив. Он хочет иметь дело с ужасным. Охотнейше был бы Иваном Грозным. Страсти людей вовсе не так велики, как нам кажется. Чёрт не так уж крепко вошёл в их плоть и кровь с рождения, как нам видится. В большинстве случаев чёрт «надувается», чтобы внушать ужас. Можно получить репутацию даже сатанизмом. Сатанисты всех времён были не столько злы, сколько честолюбивы.
Я склонен соотносить свои личные переживания с переживаниями нации. Усматривать в этом известную параллельность я считаю почти делом чести. Пусть это будет причуда, но я бы не мог жить без убеждения, что в моей личной судьбе представлено сжатое выражение всего народа. Даже если бы мне пришлось признать, что я – один среди уличных разбойников, то никакая сила в мире не смогла бы убедить меня отречься от них, они так и оставались бы мне земляками, среди которых я живу. Печать моей родины я ношу так прочно, что чувствую себя окружённым ею со всех сторон.
