Кудрявая блондинка поднимает бледное лицо. Пристально смотрит – будто вдаль, будто в горах. Далеко, на другом краю стола, на другом краю земли, сидит человек. Женщина видит его круглые, пуговицами, глаза, черную полоску усиков над дергающейся губой. До нее внезапно доходит: усики как у Чарли Чаплина. Она подносит к губам руку и прыскает в ладошку, как девчонка, смеющаяся над грымзой-бонной.
Тарелки женщины пусты. А у мужчины уже все в тарелки положено. Второго блюда лакей наложил щедро, сверх меры. Мужчина с черными усиками морщится: он же не слон, чтобы так много сожрать.
На первое у них суп из утиной печенки с грибами.
На второе – утка в яблоках, по-чешски – ей; жареные кабачки с морковными котлетами – ему.
На десерт – мороженое с коньяком и персиковым соком, а еще варенье из мелких китайских яблочек, Ева его так любит, он приказал сварить.
– Ева! – Голос доносится тускло и тоскливо, как по телефону – из Парижа или Лондона, издалека. – Ешь, пока горячее!
Женщина опускает голову. Ее щеки заливает краска. То ли стыда, то ли гнева. А может, удовольствия. Она, как и он, любит вкусно поесть. В отличие от него, она не знает, не понимает, что творится на Восточном фронте. Она не хочет вдаваться в подробности. Подробности страшны и неистовы, от них пьянеет голова и улетучивается рассудок. Она уже забыла, что она актриса. А ведь Лени Рифеншталь приглашала ее сниматься в фильме. И еще режиссеры приглашали; не надо помнить их имена. Все помнят и все записывают секретари. У любовницы Вождя хорошие секретари.
Женщина хочет сказать мужчине: «Я не хочу обедать, я еще не проголодалась», – но вместо этого разевает рот и говорит ясно, отчетливо, чтобы на далеком конце стола было слышно:
– Хорошо, Адольф! Все так вкусно, спасибо!
Где-то далеко, будто на том свете, раздается одинокий, строгий, раздраженный голос:
– Никогда не благодари меня! Благодарят только горничные!
Еще дальше, на другой планете, этажом или двумя ниже или выше, она не знает, в детской столовой обедают их дети. Их трое детей. Нет, пятеро, она перепутала. Да, пятеро, точно. И Вождь хочет еще ребенка. Это значит, она скоро опять будет ходить с животом. У нее такая славная фигура, что живот не видно даже на сносях, если носить платье с широкой складчатой юбкой.
Пять родов – и великолепная талия. И спортивная, высокая и красивая грудь. Сильные руки, сильные ноги. Идеал белокурой тевтонки. Женщины Германии берут с нее пример.
Восточный фронт? Ерунда. Это же блиц-криг. Скоро все закончится.
А для Вождя – начнется.
Он будет разбираться с новыми землями. Ее герой. Ее завоеватель.
Когда-то он и ее завоевал.
Она вздохнула, проследила за рукой лакея и погрузила ложку в густоту супа. Выловила коричневый разваренный гриб. Это не трюфель. Нет, точно не трюфель. Это белый гриб, о, лишь бы не червивый. Она страшно боится червивых грибов.
Пятеро детей уже не стучат за стеной ложками и чашками.
И трое не стучат.
Они молчат. Они молчат у нее в пустом животе. Тяжело дышат у нее под гулким черепом.
Это она сама так медленно, трудно дышит, в окружении нежной горячей еды, под стеклянным взглядом лакея.
Далеко, на том краю земли, ледяной одинокий голос выдавил жестко, натужно:
– Ева! Почему ты не ешь? О чем ты думаешь?
Она заставила себя широко, белозубо улыбнуться. Поднесла ложку с гладким, как улитка, грибом ко рту. Втолкнула в рот. Когда гриб хитро скользил по пищеводу, он показался ей головкой крошечного, игрушечного ребенка, лилипутика, а может, выковырянного кюреткой из чрева шестинедельного плода. Ее замутило и чуть не вырвало. Она сделала судорожное глотательное движение и сказала тихо, надеясь, что усатый человек не услышит:
