– Ты, лейтенант, офицеров, вышедших из окружения, сначала дай осмотреть медикам, многим, уверен, требуется госпитальное лечение, а потом уже и допрашивай.
– Так бежать могут! Им верить нельзя. Каждый по-разному говорит.
Генерал пронзительно посмотрел в глаза следователя НКВД, протяжно и громко вздохнул и твёрдо проговорил:
– А это от того, лейтенант, что каждый и них выполнял свою задачу и не смотрел по сторонам, он смотрел только вперёд, на врага и уничтожал его, грыз зубами, а не сидел… Всё, прекращай допрос!
А в это время своей участи ожидали ещё несколько офицеров 1138 стрелкового полка.
Младшие лейтенанты Алексейцев и Горбунов погибли в начале февраля – в первые дни окружения немцами Юхновской группировки. Из всех выпускников Омского пехотного училища прибывших в полк для прохождения дальнейшей воинской службы в живых остались только младшие лейтенанты Берзин и Трусов. Берзину срочно требовалось госпитальное лечение, – был ранен в голову, Трусов имел легкое ранение в плечо, но и ему требовалась медицинская помощь. Раны у каждого нестерпимо болели и кровоточили, но офицеры были вынуждены ждать допроса, иначе, как предупредил Погребняк, их ждёт расстрел. Лишь после вмешательства члена военного совета армии все офицеры были освобождены от допроса и направлены в медсанбат, кто на лечение, а кто на осмотр и перевязки, – в большей или меньшей степени ранены были все офицеры.
Но объяснения давали не только офицеры. Допросам подверглись старшины, сержанты, солдаты, медики и даже повара. Некоторые из них за трусость были осуждены военным трибуналом и отправлены в штрафные роты.
(05.06.1942 года после формирования и укомплектования 338 стрелковая дивизия была переподчинена 43-й армии и уже 22 июня 1942 года была выдвинута на передовые позиции. 1138 стрелковый полк, понёсший большие потери, был выдвинут во второй эшелон дивизии в район высоты 233,9 – между населёнными пунктами Мусино-Ефаново-Износки. Здесь полк доукомплектовывался и 4 августа был введен в первый эшелон, заняв район Коркодиново-Науменки).
После излечения в прифронтовом госпитале младший лейтенант Берзин возвращался в свой полк. Дорога от госпиталя до штаба полка шла по цветущему разнотравьем полю и пролегала через круглую дубраву, густо поросшую кустарником.
Ни взрыва снарядов, ни свиста пуль, ни оглушительного ора вперемежку с ёмким крепким словом из десятка глоток солдат бегущих в атаку под льющийся на них град пуль – полный покой и тишина.
– Как дома! Так же пряно пахнет трава под тёплыми лучами солнца, тот же пересвист птиц, только нет рядом мамы, сестёр и моей Серафимочки. Где вы сейчас, родные моя, что делаете? – мысленно говорил Филимон и уносился мечтами в родное таёжное село к матери, сёстрам и милой Серафиме.
Упав на вековые дубы с небесной дали, лучи солнца разбились о ветви их и рассыпались тонкими серебристыми нитями по кустарникам и тропе, на которую ступил Филимон. Лёгкое прохладное дуновение ветра принесло из зарослей кустарников, ползущих по правому краю тропы, шёпот листвы и следом резкое:
– Стоять! Руки вверх!
Вздрогнув от неожиданного окрика, Берзин тотчас выбросил из головы приятные воспоминания и, подняв руки, замер с занесённой для нового шага ногой.
Справа затрещали кусты.
Осторожно опустив ногу на землю, Берзин медленно обернулся на шелестящий звук. Из кустов с винтовкой наперевес выходил юноша лет пятнадцати в светло-серой залатанной во многих местах гимнастёрке и землистого цвета штанах. На голове юноши, наполовину скрывая уши, была нахлобучена изрядно потрёпанная пилотка старого образца с неопределённого цвета кантами по верху бортиков и швам колпака, с такого же цвета подкладкой для металлической звезды, но без неё. Ноги юноши были всунуты в рваные калоши, подвязанные верёвками за щиколотки, большие пальцы, покрытые серой пылью, торчали из дыр.
