– Вертелся, вертелся и поставил мне мат.
Они оба засмеялись.
– Федор Иванович! Это верно: когда такой записывающий аппарат начнут сериями кидать с конвейера, тут уже вашему неизвестному солдатику места в жизни не будет.
Полковник умел в некоторые минуты смотреть на собеседника добрым, мягким провинциалом. Умел и мгновенно перемениться, показать свой металл. И сейчас, после своих слов, поглядев на Федора Ивановича с лаской, он вдруг как бы перешел к делу:
– Но имейте в виду, Учитель, мотайте на ус: то, чем я, как вы говорите, интересуюсь в вас, я все-таки получил.
– Захотелось прихвастнуть? – Федор Иванович был спокоен. – Тактика учит, что лучше не показывать достигнутого преимущества.
Полковнику понравились эти слова. Он помолчал, любуясь собеседником. Потом продолжал:
– Можете также быть уверены, что я ни с кем не поделюсь своей находкой. Приятной находкой… Хотя да, вам же нужна не вера, а знание…
Он остановился и с полупоклоном развел руками. И Федор Иванович развел руками и чуть заметно поклонился. Оба покачали головой и двинулись дальше. Наступил долгий перерыв в беседе. Потом полковник опять остановился.
– Как я понимаю, у зла есть тоже своя нижняя колба песочных часов. Свой внутренний конус…
– Только маленькая разница, Михаил Порфирьевич. Но существенная. Самонаблюдение злого человека не интересует. Его жизнь – во внешнем конусе, среди вещей. За ними он охотится. Ему нужно все время бегать во внешнем пространстве, хватать у людей из-под носа блага и показывать всем, что он добряк, благородный жертвователь. И вся эта маскировка может быть хорошо видна добру, которое наблюдает из своего недоступного укрытия. Если оно постигло… Если научилось видеть. Добро, постигшее эту разницу, будет находиться в выгодном положении. Это сверхмогучая сила. Особенно если она осенена достаточно мощным умом. Точка, на этом я заканчиваю. Вы получили от меня весь курс.
Продолжая беседовать – теперь уже о других, но не менее мудреных вещах, – они вышли из парка, пересекли, идя по тропинке, край протаявшего черно-пегого поля, протопали по уже высохшему толстому настилу моста и вышли на улицу, которая вела Федора Ивановича к его цели. Когда приблизились к знакомой арке, он постарался вести себя так, чтобы нельзя было догадаться, что именно здесь, за аркой, заканчивается его маршрут. Не замедлив шага и не взглянув в сторону арки, он прошел мимо. Ему помог в этой маскировке Кеша Кондаков. Дымчатым, но зычным голосом вдруг окликнул сверху:
– Учитель! Учитель!
Он стоял на своем балконе над спасательным кругом, завернутый в малиновый халат.
– С учениками гуляем? Что же не заходишь, равви? Михаил Порфирьевич, вы-то почему мимо? Зашли бы!
Федор Иванович и полковник энергично помахали ему.
– Учитель, заходи! Подарок получишь! – вдогонку крикнул поэт.
– Как вам наш областной гений? – спросил Свешников, когда они миновали магазин «Культтовары».
– У него есть хорошие стихи.
– Я его сначала недолюбливал. Без изъятья. За некоторые особенности личной жизни. Почти всегда пьян. И прочее… А потом смотрю – дело-то сложнее. Он мне напоминает одного моего друга у нас во дворе. Лет шести. У вас есть дети?
– Нет.
– И не было?
– И не было. Есть в мечтах один, белоголовенький. После войны вдруг начал сниться. Один и тот же. Недавно опять…
– И у меня нет. Вот я и завел во дворе дружка. В доверие вошел. Говорю ему как-то: «Где ты был летом?» Серьезно отвечает: «Путешествовал». – «Куда же ты ездил?» – «На острова Зеленого Мыса». Наш поэт тоже такой путешественник. То на островах Зеленого Мыса обретается… то вдруг в сугубо реальной действительности. Стараюсь замечать его, когда он на островах. У него есть очень грустные стихи про болотный пар и про головастиков. Наблюдения над самим собой, довольно критические…
