– Изучай, сынок, изучай. Полезно.
Потом перевернул страницу и, продолжая читать, он вдруг проныл:
– А для чего ты меня изучаешь? А?
– Думаю, даст он мне докторскую степень или нет?
– Ты еще сомневаешься, дурачок?
Отложив план, он растянулся на койке Федора Ивановича:
– Не возражаешь? Пусть батькины кости немножко понежатся. Люблю после бани. Так он наконец проговори-и-ился! Доктора хочет!
– Кассиан Дамианович! Плох тот солдат…
– В генералы хочется? – Академик, закрыв глаза, одобрительно кивнул несколько раз. Хрустя суставами, потянулся. Задумался. Ему хотелось поговорить. – Так ты живой человек, я вижу! Это хорошо. По крайней мере, я тебя начал понимать. Слава богу, на место все стало. Конечно, я тебе скажу, мысль о своем месте в обществе посещает иногда и, можно сказать, нередко даже головы гениев. Карьеризм, Федя, свойство всей мыслящей материи. У одного карьеризм – в приобретении вещей. А у ученого… Ученый тоже стремится. У ученого, у государственного деятеля высший карьеризм. Рвение приобретателя – ничто. И некрасиво, и мелко. Ученый приобретает умы. Вон я сколько их приобрел. Среди них есть очень большие люди. Не будем по именам, ты знаешь… Кто меня хочет оспаривать… или подсиживать… того я сейчас же переведу в идеологическую плоскость и отдам в распоряжение умов, которые я приобрел. И они его чувствительно – как я скажу – посекут. Хочешь не хочешь, а это приходится учитывать. Это я тебе отвечаю на твою юношескую, сынок, дерзость. Библия говорит: учи сына жезлом… Аш-ш-ш, ты! Мушками он интересуется! Экзаменовать старика надумал! Зачем тебе? Смирися, гордый человек! Прежде чем командовать, научись подчиняться. Охоться во второстепенных угодьях, которые я тебе отвел. Я тебя оттуда не шугну. Даже, как видишь, помогаю. Загоняю тебя в доктора, дурачка. А ты не упирайся, иди. Там хорошо. И попробуй стать как я. А потом сделаю и наследником. Будешь моих оленей гонять…
– Кассиан Дамианович! Мне кажется, вы все это говорите кому-то другому. Может быть, этому схоласту Троллейбусу. Но я! Что же мне – о шариках, о препарате молчать надо было?
– Это ты правильно сигнализировал. А вот почему ты Троллейбусом назвал… механизатора этого?.. Я теперь не смогу, буду все время думать. Знаешь, как тяжело… Побыл бы на моем месте. Один же за другим – так и отходят. Все туда, туда. К мушкам. А оттуда только дураки, мелочь… Ты первый с головой, кого мне удалось удержать около себя. За это и я не останусь в долгу. Хоть и колеблешься иногда. Флюктуируешь. Я вижу, все вижу… – Он уставился на Федора Ивановича глазами, полными муки. – Скажи лучше прямо: могу я еще опираться на тебя, сынок? Ведь борьба, борьба! Не подведешь старика? Я ж тебе так верю…
– Можете опираться больше, чем опирались всегда, – твердо отчеканил Федор Иванович и долго смотрел в глаза академика, выдерживая его исследующий душу взгляд.
