***
Девятнадцатое марта, день, когда мир озарился ее рождением, наступил словно по волшебству, окутанный аурой предвкушения и радости. Они отправились в ее любимый ресторан, где Дилан одарил ее букетом благоухающих роз – алых, будто кровь, символизирующих страсть, и белых, как снег, в знак чистоты его чувств. Шелковые лепестки роз нежно ласкали ее кожу, источая пьянящий аромат. И, выждав подходящий момент, когда в воздухе разлилась атмосфера романтики и нежности, с торжественным видом Дилан вручил главный подарок – билет на экзотический остров. Лилит на мгновение ослепило счастье, словно яркий солнечный свет, но, увидев, что тур предназначен лишь на одного человека, ее лицо омрачилось тенью разочарования.
– Почему билет на одного? – с грустью, в которой угадывалась обида, спросила она.
– Мне нужно поработать, – с напускной гордостью, скрывающей истинные мотивы, ответил он, – а тебе следует отдохнуть. Ты заслужила это.
– Я буду скучать, – тихо прошептала Лилит, чувствуя, как между ними вновь нарастает холод.
– Я тоже, любимая, – ответил он, избегая ее взгляда.
Вечер продолжался, они пытались веселиться, обсуждая пустяки, рассказывая анекдоты, избегая острых углов, боясь задеть оголенный нерв. Но все же тень недосказанности висела в воздухе, как тяжелая завеса, отравляя радость праздника и сковывая движения. А когда ночь окончательно вступила в свои права, укрыв город темным покрывалом, они, изрядно опьяневшие от вина, с трудом сдерживая эмоции, решили вернуться домой.
Зайдя в дом, наполненный их смехом, радостью и воспоминаниями о счастливых днях, они поспешно переоделись в удобную одежду и легли спать. Лилит и Дилан заснули в нежных объятиях, пытаясь найти утешение друг в друге, каждый погруженный в свои мысли, вспоминая лучшие моменты, проведенные вместе, будто перелистывая страницы старого альбома. Но даже во сне их сердца хранили тревогу, готовую обрушиться на их хрупкий мир.
***
Два дня спустя Дилан провожал Лилит в аэропорт. Они обнимались долго, отчаянно, пытаясь запечатлеть прикосновения, тепло, запах друг друга в самой глубине памяти, чтобы это мгновение стало вечным якорем среди бушующего океана времени. После Дилан вернулся домой, ведя машину будто в тумане, чувствуя, как сердце разрывается на части от тоски по любимой. В голове же, напротив, змеей вилась навязчивая мысль о реванше, о восстановлении попранной справедливости.
Трое суток он провел в оцепенении, не в силах принять решение, разрываясь между долгом и страстью, между честностью и жаждой признания. Он бродил по дому как тень, неприкаянный и потерянный.
Наконец ноги сами привели его в мастерскую – святилище, где царила тишина и пахло красками, скипидаром и мечтами. Бесчисленные полотна, заполнившие стены, были посвящены ей – Лилит. Она смотрела на него с холстов, живая и настоящая, застывшая во времени. Эти картины принадлежали только ему, сокровенные, как самые потаенные уголки души. Ничей посторонний взгляд не смел осквернить эти интимные откровения. Проведя долгие часы в полумраке, окруженный ее образом, он, наконец, решился на то, что давно уже зрело в его сердце, как горький плод.
Несколько дней спустя вернисаж гремел оглушительным успехом. Богема ликовала, критики захлебывались от восторга, превознося гений Дилана. Каждый мазок, каждый оттенок, казалось, дышал новаторством и страстью. Герман, конечно же, тоже присутствовал, наслаждаясь триумфом своего протеже. Он, как всегда, был одет с безупречным шиком, его лицо сияло фальшивой улыбкой. И, не упустив возможности приблизиться к Дилану, он промолвил:
