В одну декабрьскую полночь, один из заключенных, который контролировал «дорогу», принес Васо маляву. В полутемной комнате Васо встал под лампочку. Все, кто не спал, смотрели на него. Васо прочитал маленький листок и скомкал его в руке. Было видно, что он испытывал. Георгий не спал и смотрел на Васо. Он понял, что Васо в шоке и ему нужна помощь. Он подошел к нему, усадил на кровать, нашел нужные точки на его ушах и помассировал их, потом пальцы. Через некоторое время вывел Васо из шока тэтануса. Только одним словом спросил его Георгий:
– Кто?
– Муза Квициани, – шепотом вымолвил Васо.
К ним подошли Сосо Нибладзе и Дмитрий Илуридзе.
– Какого парня сгубили! – боль лавиной вырвалась в словах.
– Здесь он лежал, рядом со мной! – проговорил Васо и указал на соседнюю койку. – Шесть месяцев он был у них в спецкамерах, специально мучили эти сучьи дети, а семье год назад запретили передавать «дачку». А этим сообщали, что он расстрелян. Муза надеялся, когда говорил мне: скоро расстреляют и уже не будут мучить…
Все слушали молча.
– Торопятся, сволочи, чтобы до конца года освободить спецкамеры, – сказал Сосо.
Все, кто не спали, окружили их. Каждый представил себя на месте Музы. Они хорошо знали, что многим присуждали по десять-пятнадцать лет, но все же расстреливали. Случалось и обратное, но это происходило гораздо реже. Проклятая «тройка» многие семьи одела в траур.
Георгия каждый день водили в главный корпус на допрос, чаще вечерами, где несколько часов длилось психологическое давление и злая игра. Они хорошо знали, что никакого преступления он не совершал, однако для них не это было главным. Главное было – каждого авторитетнного человека, кого уважал народ, сломить, унизить и заслать как можно дальше. Если же они не побеждали в этой психологической игре, тогда «тройка» и ее окончательный вердикт – расстрел.
Следователь, майор Жгенты, как один из зубцов репрессивной машины, получал удовольствие от своей работы, с усердием выполнял свои обязанности и в этом был бесподобным исполнителем. Был он человеком ограниченного ума, и все проведенные им допросы и составленные акты походили друг на друга, как две половинки яблока. Что тут удивительного, ведь работа на конвеере вырабатывает в человеке привычку рефлекторно, автоматически совершать несколько операций, а разум его совсем притупляется. Майору доставляла удовольствие психологическая игра с несчастным человеком в наручниках, который знает, что его не спасут ни справедливость, ни Всевышний. Перед ним в лице следователя стоят и прокурор, и судья, и ангел смерти Микел Габриель.
Георгий читал его мысли и думал: противостоять, переубедить? Нет, это все равно что толочь воду в ступе, он тоже не свободен, ему тоже все наперед определили. Я даже могу предрешить его судьбу. Или придушить его прямо здесь? Но так не годится. Тогда может остолбенеть его или нарушить ему дыхание? Или, может быть, спровоцировать инфаркт? Но тогда ведь я тоже стану таким, как он.
И Георгий со спокойным лицом смотрел на палача.
Его спокойствие, как красная тряпка, действовало на майора. И вдруг майор потерял дерзость и высокомерие. Уже механически повторял одно и то же, нервно шагал по кабинету, садился, вновь вскакивал и вышагивал от одной стены к другой.
Может, он споткнется? Пусть споткнется! Пусть сядет и успокоится, а то у меня уже рябь появилась в глазах, столько он ходит.
