Белый лист - страница 3



– Я страшный человек, – с прищуренными от солнца глазами и довольным лицом сказал он, не выдавая на себе ни одной черты злого расположения духа. И наконец, радостно, громко, разводя руками: – Ты представляешь, они приедут! – обращался он к внимательному собеседнику, затем затих и через мгновение снова забубнил полушепотом поток непереводимой, еле понятной информации.

Смотря на «страшного» человека, Евгений чувствовал его внутреннее удовлетворение, сказанное им вознаграждалось полным пониманием, не успев слететь с его губ, банка пенного напитка, которую он иногда держал на коленях двумя руками, словно свечу, защищая ее пламя от ветра, была наполовину полна. Но было еще то, что задело его понимание. Евгений видел глубже за всей этой маской удовлетворенности сломленность его души, искалеченность судьбы, насмешку природы, отрешенность от настоящего времени, уединение в себе самом, отрицание реальности, отшельничество силы. Его собеседник был немногословен, как и полагается утреннему ветру…

Где тот дух, что исцелит его, тот свет, что пробьет его разум, ветром развеяв туман горя?


Солнце озаряло купола светом, но не свет наполнял их, но купола наполняли свет бесконечным прозрением, давая жизнь, ее святое снисхождение на головы страждущих, ищущих ответы на вопросы, порою которые они не могут выразить в словах, изливая в страсть мольбы, в устном желании надеясь на полное понимание языка их надломленной души.

Для него эта церковь была олицетворением правды. В церкви была «рука», которая откроет его книгу жизни и без лишних его объяснений прочтет все его мысли, стремящиеся к добру, его плохие поступки, за которые он, стыдливо извиняясь, просит прощения, борясь с каждым из них, откроет перед ним двери, ведущие из этого лабиринта непонимания абстрактности счастья, злого добра и доброго зла.

Над входом во двор церкви на приходящих смотрел добродетельный лик Христа с оттенком хмурой строгости.

Подходя к нему, Евгений перекрестился, проговаривая в мыслях: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа…» Он надеялся, что это был ключ, который он поворачивает в правильном направлении.

Ступив во двор церкви, он почувствовал мелкую дрожь нетерпеливости, как человек, ждущий гостей на свой день рождения. Здесь была атмосфера, пропитанная сонным умиротворением, усаженная кустами, клумбами, дорожками, выложенными гранитной плиткой, запах цветов проникал в мысли, раскрашивая их в насыщенный желтый, ало-красный…

Здесь не было суеты, спешки опаздывающих и задерживающихся. Время здесь не бежало и даже не шло, оно медленно текло по всем дорожкам, протекало мимо каждого цветка, выслушав их истории о начале дня, мимо каждого куста, разговаривающего с ветром, каждого камня, скрывающего свою тайну. Затекшее сюда время забывало свою суть, свою истину, свою цель.

Тени мягко ложились на землю, которая была пропитана чем-то воздушным, легким, мягким, ступая по ней, он ее не чувствовал, не замечал ее твердости, как будто каждый его шаг был предвиден и на месте его будущего следа стелился мягкий эфир.

У главных ворот храма он перекрестился еще раз перед иконой Девы Марии, доброй святой матери, любящей, ждущей, направляющей, прощающей, понимающей, и, самое главное, в ее взгляде читалось, что она видит тебя насквозь, что ты сделал, делаешь и все, что только собираешься, будешь делать. Она его ждала. Евгений зашел, открыв душу, он распростер ее гигантским флагом, молча крича: «Убежища! Убежища! Убежища!» Его взгляд-пружина, сдавленный прошлыми тяжелыми днями, выпрыгнул и теперь метался от стены к стене, от пола к потолку. Он ждал знака. Он с сияющим трепетом медленно зашел в главный зал, наполненный запахом горящих свечей, чувством немого крика и святого ожидания (в этот будний день в церкви было ожидаемо мало людей, лишь только два человека заблудшими телами растворяли полное одиночество). Он здесь. Он пришел раствориться в легком дрожании огня свечей, спрятаться за шагами ищущих, укрыться в одеяло познания. Сев на большую лакированную лавку около окна, Евгений на несколько секунд глубоко вдохнул, после чего контролируемо медленно выдохнул.