– Сука! Сука! Ты мне за все заплатишь! Тварь!
– Не надо! Не надо! Лера! – Лоер блажит трубным голосом, похожим на рев слона.
Успокоившись, Лера подает Лоеру руку и помогает ему подняться.
– Урод!
Они идут в обход, огибают следы кошки, протискиваются в узком пространстве около стены, и Лера оглядывается:
– А ты чего стоишь? Кукла московская?
– Сейчас, – говорю я и направляюсь наперерез следам.
Все они кричат:
– Иди вокруг! Иди вокруг!
Но я не слушаю, тогда Лера поднимает пистолет и стреляет в меня. В тот момент, когда я переступаю линию следов, на землю падает лиловый свет. Пуля делает дырку в моем капюшоне, но мне не страшно.
– Это же сон! – говорю я и начинаю смеяться. – Вы что? Вы чего? Мы сейчас проснемся и все будет нормально!
Я смеюсь. Маршрутка внезапно останавливается.
– Кто просил Опочинина? – Голос водителя возвращает меня к реальности.
– Я, – говорю я и машинально трогаю капюшон, чтобы проверить его на наличие дырки. Дырка имеется.
– Спасибо! – Я протягиваю деньги и выхожу на улицу.
Со стороны залива доносятся звуки работающих моторов, гудки. Сквозь низкие сиреневые облака проглядывает бледное зимнее солнце, и ветер пахнет далеким теплым Гольфстримом. Я улыбаюсь и чувствую, как меня охватывает необъяснимая радость. Будто здесь, около Гавани, мне не может угрожать ничто плохое. Будто надо мной распростер невидимые крылья мой ангел-хранитель и никому не даст меня в обиду.
– Это просто интервью. Интервью и больше ничего.
– А разрешение есть?
По лицу вахтерши я уже понимаю, что дела мои плохи, но тут со скрипом открывается наружная дверь общаги, и на пороге возникает Роня.
Его удивление почти незаметно. Только бровь чуть дернулась.
– Привет. А ты че тут стоишь? – Роня приобнимает меня за плечо и подталкивает к дверям. – Клавдия Робертовна. Это ко мне.
Мы проходим несколько шагов, и Роня спрашивает:
– Тебя как занесло-то сюда? Как ты меня нашла?
– Ну… Так. Нашла. Видела Аньку с Мишкой, они сказали, что ты тут, на Опочинина.
– Так ты просто? Без цели? Или как?
– Или как. Мне художники нужны. Странные. Такие прям, чтобы зубы сводило от странности. Мне нужно несколько интервью.
– А-а… Ну есть у меня такие.
Общага гремит музыкой, гудит голосами, топотом ног.
Сетчатая клетка лифта поднимает нас наверх. На четвертом тихо. Только звук варгана раздается где-то в глубине лабиринта.
Мы входим в комнату. Запах клея, краски, тишина. Роня поводит рукой:
– Располагайся.
– Ага, – я скидываю ботинки и с наслаждением падаю на кровать.
Роня включает чайник.
Я вижу прямо перед собой на стене картину: в пустоте вселенной из лопнувшего нутра куколки вылупливается бабочка с головой девочки. Девочка-бабочка сияет мистический светом. Наверное, так сияют души на Небесах.
В правом нижнем углу: «Lisa Koshkina, 1992» – Год назад.
– Откуда у тебя? – оборачиваюсь я к Роне. – Откуда у тебя Кошкина?
– Подруга моя. Коша. На день Рождения подарила.
– Подруга?
– Ну. Да. А что?
Откуда-то издалека в реальность просачивается голос Пэт Гибсон – наверное, кто-то поставил «Портишей». Я и Роня, мы оба замираем.
– А вот сейчас! Сейчас, Рита, вечность затаила дыхание, замерев рядом с нами на цыпочках.
– Что? – я испуганно посмотрела на Роню.
– Шутка. Сейчас решится судьба Кошкиной. Она станет новым Пикассо.
– Типа, ты слышишь, шорох космического ветра? – ерничаю я.
– Ты, может быть, в душ? – предлагает мне Роня, и это звучит неоднозначно.
