«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы - страница 36

Исследователи справедливо отмечают, что псковская ссылка поэта во многом определила его возросший интерес к ганнибальской линии своей родословной. Конечно, пребывание в дедовских владениях этот интерес усиливало, но можно привести доказательства того, что еще раньше, в годы южной ссылки, например, Пушкин задумывается о судьбе своих прославленных «арапских» предков. Жизнь и славные деяния Ганнибалов – это «сквозной сюжет» (выражение Ю.М. Лотмана) в пушкинском творчестве.

Уже в начале двадцатых годов Пушкин опрашивает оставшихся в живых свидетелей подвигов сына царского арапа – И.А. Ганнибала – Наваринского героя. «Его постановления доныне уважаются в полуденном крае России, где я в 1821 году видел стариков, живо еще хранивших его память» (XIII 313), – сказано в «Начале автобиографии». Устное предание – важнейший для Пушкина исторический источник, бесценный и незаменимый. (Недаром много лет спустя, собирая материалы по истории пугачевского бунта, он отправится в Оренбургскую губернию – опрашивать свидетелей крестьянской войны.)

И первая встреча юного поэта с двоюродным дедом П.А. Ганнибалом в 1819 году в Псковской губернии тоже не случайно оказалась «пришпиленной к бумаге»: Пушкин понимал, что разговаривал с главою ганнибальского рода145!

В конце января – начале февраля 1825 года Пушкин пишет брату Льву: «Присоветуй Рылееву в новой его поэме146 поместить в свите Петра I нашего дедушку. Его арапская рожа произведет странное действие на всю картину Полтавской битвы» (XIII, 143).

Летом 1825 года Пушкин узнает, что его двоюродный дед Петр Абрамович находится при смерти. «Я рассчитываю, – сообщает поэт П.А. Осиповой в Ригу, – еще повидать моего двоюродного дедушку, старого арапа, который, как я полагаю, не сегодня-завтра умрет, а между тем мне необходимо раздобыть от него записки, касающиеся моего прадеда» (письмо от 11 августа 1825 года, оригинал по-французски; XIII, 205, 543). Поездка состоялась, и в руки Пушкина перешли фамильные бумаги старого арапа (в том самом ганнибальском кованом дорожном сундучке, который сейчас выставлен в Музее-квартире Пушкина на Мойке).

Итак, основа есть – семейные предания и документы. Постепенно Пушкину становится ясным и жанр будущего произведения – это должен быть роман в прозе!

Предчувствие новой формы ощущается в лирической концовке VI главы «Евгения Онегина». Пушкин как бы цитирует свое письмо к Вяземскому:

Как известно, прозой написано несколько сцен «Бориса Годунова», в том числе и сцена в корчме. Прозаическая вставка «вмонтирована» также в стихотворное послание к Дельвигу, озаглавленное «Череп». В основу его лег реальный эпизод: Вульф привез Пушкину в Михайловское череп от скелета, похищенного из склепа с помощью кладбищенского служителя другим дерптским студентом – поэтом Языковым. Скелет оказался останками одного из предков Дельвига! Послание, иронически перекликающееся со знаменитым обращением шекспировского Гамлета к черепу Йорика147, начинается в романтически-приподнятом тоне:

Здесь Пушкин неожиданно переходит к прозе. И извиняется: «Я бы никак не осмелился оставить рифмы в эту поэтическую минуту, если бы твой прадед, коего гроб попался под руку студента, вздумал за себя заступиться…» (Завершается послание восьмистишием.) Воображаемый сосуд из черепа предка готов. Осталось наполнить его искристым нектаром.