Берия. Арестовать в Кремле - страница 11

А вскоре меня пригласили в особый сектор и предупредили о том, что отец Нино – профессор института – находится в связи с арестованными врагами народа, и они дали показания о его преступной деятельности. Мне хотелось закричать, что это не так! Отец Нино – кристально честный человек! Он любит Грузию, свой народ… Но я промолчал. Мне сказали, чтобы с Нино я не встречался. «Я люблю ее – мы скоро поженимся», – сказал я заведующему сектором. «Вопрос решен с товарищем Берия – никаких женитьб. Подумай – ты, помощник секретаря, а женишься на дочери врага народа! О чем речь, дорогой… Иди и впредь не вздумай с ней встречаться!..»

Что мне делать? Слезы обиды хлынули ручьем… Нино, дорогая, прости меня…

И снова я смалодушничал – я отрекся от своей любви…»

Телеграмма Сталина и Жданова о назначении Ежова наркомвнуделом и об опоздании ОГПУ на четыре года словно подхлестнула НКВД. Новый нарком, вчерашний секретарь ЦК ВКП(б) – покладистый и внимательный, с ровным и спокойным характером, менялся на глазах много лет знавших его людей. Он стал замкнутым, недоступно-скрытым, вечно озабоченным и молчаливым. Многие из тех, кто знал Ежова по совместной партийной работе, не узнавали в нем, вчерашнем отзывчивом и скромном человеке, нынешнего чрезвычайно занятого, важного и порой равнодушного начальника. Он и улыбался теперь редко, сдержанно, когда шутил сам товарищ Сталин. Николай Иванович Ежов ревностно исполнял установки генсека, ходил и на доклад, и на совещания с большой, тонкого хрома папкой, наводившей страх на работников ЦК, наркомов, служащих Президиума Верховного Совета. На совещаниях садился в отличие от других наркомов за первый стол. И даже сапоги пошил на заказ с высокими каблуками, чтобы казаться выше своего маленького роста.

Работал он усердно, ночи напролет, пребывая в печально известном доме на Лубянке, допрашивая «врагов народа», выслушивая информацию следователей по особо важным делам, просматривая и уточняя очередные списки «врагов народа».

Он, наверстывая упущенное ОГПУ времен Ягоды, силился быстрее доложить товарищу Сталину о том, что «опоздание на четыре года» ликвидировано и НКВД работает в полную силу по искоренению троцкистско-зиновьевского блока, двурушников, шпионов, резидентов германо-японо-англо-итальянских разведок, диверсантов, остатков кулацких банд. Замечание Сталина о четырехлетнем опоздании стало для НКВД мощным толчком, ускорившим ведение следственных дел при массовых, масштабных репрессиях, побудившим суды применять высшую меру наказания не как исключение, а как обычное наказание. Механизм массового уничтожения советских людей, словно огромный маховик, действовал размеренно и четко. Расстрелы велись круглосуточно в подвалах тюрем, в близлежащих лесах, в безлюдной местности, в оврагах и наскоро вырытых траншеях.

Среди историков и всех, кто работает над проблемами революции, Гражданской войны, сталинского переворота 1929 года, разгула карательных функций ЧК – ГПУ – НКВД – МГБ в двадцатых – тридцатых – сороковых годах, часто возникает полемика о «первопроходцах» террора, об истоках той жестокости, которая властвовала долгие годы в застенках камер-одиночек, тюрем, лагерей и комнатах следователей. Кто начал террор? Белые или красные? Но если в годы Гражданской войны, когда решалась судьба новой власти, можно хоть чуть-чуть найти оправдание красному террору – с четырех сторон вооруженные до зубов армии Антанты, Японии, Америки, внутри – контрреволюция, то никогда и ничем нельзя оправдать террор против народа в тридцатые – сороковые годы, когда, по словам Сталина, социализм победил полностью и окончательно. Почему с азиатской жестокостью во время допросов истязались абсолютно невиновные люди, честные труженики полей, заводов, науки, командиры и политработники Красной Армии, учителя и врачи?