– Очень интересное рассуждение. – Сказал г-н Павленко. – И ранее я замечал за вами смелость мысли, но здесь, похоже, наблюдается очевидный прорыв.
– Спасибо, Жорж. – Ответил я. – Ваша очередь разбивать.
Жорж отложил бумагу, взял кий и подошёл к столу. Давненько мы не сходились у бильярдного стола – подобное случается обыкновенно или от нечего делать, или от чрезмерного количества дел. Я обретался неподалёку от клуба, а Жорж в последнее время таскал Чугуниевого за собой, знакомя его с плодами цивилизации. Тот переменил выжидательную позицию в углу мягкого дивана, обитого чёрной кожей, подобрал черновик и погрузился в него.
Тем временем одна из официанток, разглядев среди нас потенциального клиента в лице Чугуниевого, подала меню. Однако он, по всей видимости, перенявший от Жоржа иррациональную неприязнь к блюдам a la carte4, отстранённо выразился в том смысле, что мы уже отобедали, а вот за пепельницу спасибо.
– Вы удачно используете инерцию человеческой мысли. В самом деле, понимая, что восприятие – впрочем, как и всё остальное – есть процесс фрактального типа, мы приходим не только к неизбежности преодоления любого искусственного барьера, но и к необходимости такового для привлечения внимания.
Г-н Павленко чётким движением направил биток в пирамиду, и шары хаотически распределились на бильярде.
– Другая ваша догадка меня и вовсе восхищает… Некоторые недооценивают значение нуля, – серьёзно произнёс Жорж, – а ведь именно он лежит в центре всякой идеи, в основании всякой теории. Nullum5 значит ничто, и эффект от вытягивания, выворачивания ничего наизнанку даёт современный счётный смысл нуля – то есть, когда считать нечего. Но мы растягиваем его дальше, в определённую структуру, и чем мощнее прилагаемое усилие, тем сложнее и больше, и устойчивей выходит результат. Так художник, высосав из пальца сюжет картины, создаёт шедевр – а ведь если вдуматься, в основании любой картины лежит ничто, соприкасающееся с иным ничем, раздутым до нашей культуры, отображением которой является зритель. Так же точно и писатель создаёт свои миры из пустоты, из нуля, раздвигая их границы при помощи слов.
Приняв значительный вид, в разговор вмешался Чугуниевый: – Как отмечает Усама бен Ладен, лучше ставить на сильную лошадь. – Мельком глянув на окружающих, он вернулся к чтению, что-то бормоча себе под нос.
Жорж удивлённо сказал мне вполголоса: – И где он этого набрался?.. Ума не приложу. Что на глаза попадается, то и болтает. Когда растёшь, часто бьёшься головой. – Он потёр подбородок. – Кстати, сегодня страна ковбоев по общему уровню финансовых накоплений, с учётом всех долгов и государственных расходов, в балансе своём, по некоторым оценкам, имеет ничто иное, как ноль. Более наглядного примера по раздуванию нуля до современной мощи США, пожалуй, и не подберёшь. Впрочем, и всё человечество…
Чугуниевый отчётливо произнёс: – Джеффри Уикс и Макартур Феллоу утверждают, что наша вселенная конечна, невелика, и по форме напоминает футбольный мяч, то есть додекаэдр Пуанкаре. – Отставив руку с сигариллой, он посмотрел мимо нас. Жорж развёл руками.
Мы уверенно продвигались в игре, загоняя шары в лузы. За соседним рядом столов случайные посетители осваивали американский вид бильярда. Иногда новые гости сменяли старых, сновал персонал, но в целом окружающая картина не менялась.
Г-н Павленко, виртуозно орудуя кием, размышлял вслух: – Между прочим, по поводу вселенной в виде футбольного мяча. С одной стороны, конечно, она есть фрактальная функция от нуля. Волна Большого взрыва растягивает, раздвигает границы мироздания… С другой стороны, удивительно, как люди постоянно наступают на одни и те же грабли эгоцентризма: сперва центром вселенной была Земля, затем Солнце. Теперь, судя по всему, мировым пупом является телескоп Хаббла.
