А потом я в замедленной съемке смотрела, как с лица Багирова стекает мой обед, заливая белую футболку. И страшно стало так, что дышать перестала. Господи, ну я же всегда гордилась своим хладнокровием, как так вообще вышло? А вот так. Противно стало до ужаса, шуточки его эти, издевки ежедневные, а его слова в столовой просто последней каплей стали. Сволочь такая, гад! Да как он смеет вообще, как смеет мне такое говорить.
И не важно, что во сне я его видела постоянно, и просыпалась каждое утро взмыленная и в насквозь мокрой пижаме. И на то, что шепот его хриплый и слова те пошлые, но такие будоражащие, что он во сне мне нашептывал, до сих пор гулом в ушах стояли. И не могла я себе объяснить этого явления, не могла себе объяснить, почему именно его во снах я вижу.
Но это все во снах, где-то там, на уровне подсознания. Наяву бы я себе ни за что не позволила. Не позволила бы трогать себя, как во сне трогал, не позволила бы целовать так, что дышать становилось невозможно. Это все там, во сне, а здесь все иначе, и никогда я не признаюсь в том, что мне это нравилось и индюк этот напыщенный…Чтоб ему провалиться. Даже себе не признаюсь.
— Сучка, ты бля вообще понимаешь, что нихрена мне сейчас не мешает тебя по стенке размазать, — Багиров силой придавил меня к стене, также как и в прошлый раз. Навис надо мной, прожигая насквозь своим наполненным неудержимой яростью взглядом. Лицо его практически багровым стало от того, с какой силой он стискивал челюсти. Желваки на скулах ходуном ходили, а он смотрел и смотрел.
— Сам виноват, — голос подвел, и вышло какое-то непонятное блеяние. Миша действительно мог размазать меня по стенке и вообще все что угодно со мной сделать, и ничего ему за это не будет. Никто и не вспомнит о какой-то там зубрилке, которую никто и никогда не замечал.
— Все, блядь, игры кончились, — утробный рык, вырвавшийся из уст Багирова, эхом разлетелся по аудитории, а потом меня подхватили резко, и я даже понять не успела, когда мои ноги оторвались от пола и обвили бедра Багирова. Может и к лучшему оно, потому что от ужаса сложившейся ситуации, ноги дрожали и отказывались держать.
Вот только руки, сжимающие мою пятую точку, напрягали, и хватка все сильнее становилась, с такой силой он сжимал, что наверняка синяки останутся. Я, конечно, пыталась его оттолкнуть, вырваться, как в прошлый раз, но он держал слишком крепко, прижимая меня к стене всей своей масой.
— Да чего ты, блядь, трясешься. Задолбала, как же ты меня задолбала, зубрилка, бля.
И я, наверное, дура несусветная, но отчего-то последние слова саданули по мне сильнее и больнее, чем предложения его похабные.
— Задолбала? Так отвали, — ударила его в грудь, но ему-то хоть бы хны, он только больше распалялся, сильнее прижимался, не реагируя на мои попытки вырваться, только зашипел от боли, когда я вцепилась ногтями в кожу на шее и сотню раз пожалела, что не отращивала их. Пригодилось бы сейчас.
— Кошка, бля, дикая, откуда ты взялась на мою голову, а?
Он больше ничего не говорил, во всяком случае ко мне не обращался, только выругался витиевато, но не громко, посмотрел на меня своими большущими глазами и добавив чего-то ему одному понятное, прижался своими губами к моим, окончательно выбивая из моей головы все здравые мысли.
Одна рука его зарылась в мою растрёпанную шевелюру и надавила с силой, удерживая меня таким образом в нужном положении и не позволяя отстраниться, как бы не пыталась. А пыталась ли вообще? Я опешила и даже не сразу поняла, что язык Багирова уже орудует у меня во рту, и не смущало парня даже то, что я отвечать не пыталась, позволяя делать со мной все, что ему вздумается.
