мельчайшие брызги от воплей и слов
со щёк, что иссохли, размякли, одрябли,
спадают на ткани, пловца меж оков.
Морозный узор неразглаженных кружев
сковал всё корыто спокойной ладьи.
Повязка на лбу заневолила душу,
какая осталась в мясном забытьи.
Точёные и угловатые пары
несут упокой, завершенье хвороб.
И вся эта дюжина столбиков старых
подпёрла стоящий на сёдлышках гроб.
Стрекочут вовсю пулемётные гнёзда,
кидаясь горячим, немецким свинцом;
даруя раненья, отрывы так грозно,
кладут поколенья советских бойцов.
В таком неподступном укрытии воины
стремятся наш дух и отряды сломить,
а часто меняя большие обоймы,
тела и величье страны победить.
А очередь очередь вновь нагоняет,
к земле прижимая уставших солдат,
испуги в живых, кровяных поселяет.
Всем нужен герой и спасительный акт!
Мне нужно ползти, обойти постараться.
Я прячусь за павшими, что между снов.
Надеюсь, метнутой гранатой удастся
разрушить их планы на гибель врагов…
Раздолье ад в себя вмещает.
Прострелен насквозь древний дуб.
Дымок побоище венчает.
Среди руин мой жалкий труп.
Жаровня гаснет, остывает.
Река, как раскалённый меч.
Душа кружит и наблюдает.
И из виска струится течь.
А глаз-вулкан излился кровью.
Из сеток вен стекает сок.
На бойне я с судьбой воловьей.
Наружу трубочки кишок.
Утих весь треск кустов и сучьев.
Исчез дурной скелетный хруст.
Сгорели брёвна, кости, прутья.
Пейзаж распахан, дик и густ.
Спокойно мне, как очень многим!
Над всей баталией, как тень.
Надеюсь, путь мой дальше к Богу.
Мечтаю, чтоб не в адский плен.
Взор запрокинут. Штиль дыханья.
Багряный круг вкатился в сад.
Нет криков, шума, колыханий.
К деревне близится закат.
И словно шарик в алой краске
стремится в лунку средь поры,
монета солнца входит в каску,
что отскочила с головы…
Мышкую, ищу свою тёплую мышку,
сную так безудержно, голодно, зря,
ступаю легко, аккуратно, неслышно,
стараюсь искусно средь белого дня.
Скучаю, мечусь, в своих поисках маюсь,
шагаю по насту, снежинкам полей,
затратной охотой вовсю наслаждаюсь
в морозном просторе корявых теней.
Мечтаю найти эту серую шубку,
легонько куснуть и в себя опустить,
смыкая клыки и все хищные зубки,
без ран и царапин за миг проглотить.
Простор обелён серебристо, хрустально.
Блуждаю, петляю, крадусь, стерегу,
ныряю всешёрстно, зубасто-орально…
Но всё безуспешно! Зверушка в стогу…
Наталии Воронцовой
Японский покой и славянская гейша,
тепло и горячность нагретых камней,
объятья паров фитобочки чистейшей
легко усладили средь нервностей дней.
Чудесная нега, дурманная дрёма
от света, массажных касаний, добра
ввели стихотворца в покой и истому,
расслабленность тела, души и ума.
Размеренный ход, протекание мыслей
в простом полумраке задёрнутых штор,
где свечи, уют, сокровенные смыслы,
мелодии птиц, сямисэна средь гор.
Блаженное действо в апрельском потоке
так быстро идёт, а порою летит.
И в мир заоконный, чужой и далёкий
из рая придётся вот-вот выходить…
Наталии Воронцовой
Одни могут только любить и лелеять,
вторые – дарить лишь безжалостный секс,
а третьи – корыстничать, будто бы змеи,
иные – страдать, как актрисы из пьес,
другие – рожать, как в селе свиноматки,
шестые – по-свински, бесправедно жить,
седьмые – стоять у плиты, шить заплатки,
восьмые – лишь жалобно блеять и ныть,
девятки – бесплодничать, будто бы кружки,
десятые – требовать лучших даров,
инакие – рабски сидеть у кормушки,
а дюжины – верить в бумажных богов…
