Ведь я – алкоголик и жаждущий зверь,
хоть пусть я и девушка, и воспитатель.
***
Взъ*бав мои нервы, крича и смеясь,
внезапно утихла, присела, забылась.
Недавно ведя себя, будто бы мразь,
вдруг делаешь вид, что ничто не случилось…
Мышечно-кожаное богатство
Люблю этот мышечный, жилистый орган,
наполненный кровью и силой живой,
который из гладкой материи соткан,
бесценен с известною, чёрной ценой.
Он – меч-кладенец, что влагается в ножны,
какой может в нужный момент наказать,
в обёртке из нежной и шёлковой кожи,
который не стыдно вонзить, показать.
Таран с наконечником розовым, бойким,
что входит в любую прощелину, щель
зарядом, напором умелым и стойким;
и знает свою увлажнённую цель.
Интимный посредник ума и природы,
немного изогнутый, твёрдый канал.
О, лучшее в мире богатство с породой,
которым когда-либо я обладал!
Рыгая в уборной столичного клуба
в ракушку фаянсовой чаши простой,
взирал, как обрызгал рубашку и губы,
и как оскотинился я в выходной.
Склонившись у зеркала, лампочки блёклой,
над мутной, коричневой жижей, струёй,
я тужился прессом и рожею-свёклой,
давя из себя пище-водочный рой.
Ужасная мука, раздутое чрево,
как будто у жабы, совсем не кота.
Следил за закрытою дверью, что слева,
чтоб люд не вошёл, не увидел скота.
Когда я хлебал дорогущую водку,
я думал, прозрею, пойму всё и вся.
Но понял лишь то, из пороков я соткан
и то, что я – пьянь и тупая свинья…
Апрельская львица гуляет средь елей,
имея заведомо сказочный план,
в финале чудной, суматошной недели,
с желаньем покоя и солнечных ванн.
С мешочком семян, ароматных орехов,
порою смотря под зонты фонарям,
поправив изыски горчичного меха,
ступает по снежным, безлюдным краям.
Лесок оглядев кареоко и важно,
вкушает пейзаж, освежающий миг,
шагает легко, бестревожно, вальяжно
навстречу природе средь стен городских.
Увидев спустившихся рыженьких странниц,
чудных, пышнохвостых, взиравших на зябь,
следит умилённо за стайкой красавиц
и щедро их кормит с подушечек лап.
Наталии Денисовой (в дальнейшем – Наталии Воронцовой)
Священники рядом с их паствой не ездят в трамваях.
Клянущийся в вере всегда согрешит втихаря.
Буржуи всё чаще порочны, лжецы, краснобаи.
Миряне мечтают войти к постаменту, к столу алтаря.
Торговцы всегда спекулянты и воры по сути.
Родители давят детей, не давая им жить.
Богатство из денег – совсем уж не главное чудо.
Трудящимся некогда помнить стихи и любить.
Семья – не основа страны, коль держава враждебна.
Слова власть имущих – обычно угрозы, враньё.
Речёвки соседей завистливы, мрачны, судебны.
Ребятам с родин прививают не ум, а цевьё.
Любимые, зная все слабые части брони, ударяют.
Жильцы планетарного шара несчастны, смурны.
Чужие умнее родных и точнее всего понимают.
Века, их жильцы так похожи, цикличны, больны и дурны…
А после войны этой бабы рожают
от мальчиков вражеских или своих,
какие их наспех любили, сношали,
ловя каждый вдох, ожидаемый миг.
Они зачинали в любви иль проклятьях,
живя в одиночестве и без надежд,
насильно, желанно, в одеждах, без платьев,
от дурней, несчастных, любимых, невежд.
Желали девицы и эти же парни
оставить частицу себя, и упасть,
ресурс свой отдать, а не сдохнуть бездарно,
родить, пока есть от кого тут рожать.
И коль ещё будут военные беды,
слияния клеток средь пуль и смертей,
то эти воистину дети планеты,
родят ещё больше различных детей.
Смертельное время досталось мне, братцы!
