– Смотри-ка, плоская как доска.
Луис – такой. Временами кажется: он дагестанец какой-то. Пялится на девушек и отпускает сомнительные шутки. «Девушки любят, когда им грубят». В такие моменты мне ужасно неудобно за него. Или, наверное, больше за себя: я-то с ним, поддерживаю разговор и даже смеюсь над его избитыми афоризмами.
– Черт, Луис, ну на фига? Она же слышала.
– А что такого-то? Если хочешь знать, у серферов «плоская как доска» – комплимент.
Четверг. Ночь. Мы торчим на летней веранде бара «Kirk» на Skalitzer Strasse. Серферами здесь и не пахнет. «Плоская как доска» девушка сидит через два столика от нас. С ней – типец в желтом кардигане. Смакуют коктейли и болтают. Луис допивает вторую кружку пива «Berliner Kindl», берет сигарету и ползет в направлении этой парочки. Я вижу, как он спрашивает что-то. Желтый кардиган протягивает зажигалку. Через двадцать минут мы уже с ними – распиваем бутылку холодной водки. Пить водку с берлинскими девушками – беспроигрышный вариант. И Луис это знает.
– Эй, как тебя зовут? Я Луис. А это мой друг Хетаг.
– Я Берта. А это Николас.
– Берта, в моих краях таких, как ты, называют «богинями», – сказал Луис.
Как-нибудь я честно скажу ему, что он тупица…
– Что ж, волшебно. И в каких таких краях скучных немецких девушек называют богинями?
– Канада.
Луис любит свою страну. В этом нет сомнений.
– Ну а ты, Хе…
– Хетаг.
– Ну а ты, Хетаг, откуда?
– Есть такой город Владикавказ.
– Это где?
– В России.
– Как бы меня называли в твоих краях?
– В моих краях тебя бы называли «немкой».
– Ух, так ты русский? – сказал Николас.
– Николас пишет диссертацию о свободе слова в России, – сказала Берта.
– Нет, я осетин, – сказал я.
– Слушай, но паспорт-то у тебя русский?
– Паспорт русский.
– Тогда ты – русский.
– Нет, Николас, я осетин.
– Ладно, скажи мне честно: есть ли в России свобода слова?
– Есть. Люди болтают что хотят. В газетах тоже полный порядок. Вот только мы свободны от свободы слова.
– Как это?
– Ну, например, министр ест детей. Об этом пишут, снимают репортажи. Люди выходят на улицы. А министру плевать. Сидит себе и рассказывает о том, что есть детей это нормально и даже полезно.
– Черт, кажется, у них там полная задница со свободой слова. Берта, представляешь, министры едят детей, – это Луис. Продолжается вечер канадского юмора.
– Типа того. Такие уж мы, русские. Пьем водку, играем на балалайках и едим детей. А ночью спим с медведями. Так теплее.
– Ну а геи? Почему вы ненавидите геев? – сказал Николас и его желтый кардиган.
– Геи? Ну, некоторые их любят, – сказал я.
– Интересно, кто же?
– Геи, например. Геи любят геев, – сказал я. Николас фыркнул, снял очки и рванул в туалет.
– Зря ты так: Николас – гей, – сказала Берта.
– Ну а что такого я сказал? И потом – мы же в Берлине. Свобода слова, черт возьми, и разные такие штуки.
– Разные такие штуки, – хихикнул Луис.
Николас так и не вернулся. «Слился», – резюмировала Берта.
В какой-тот момент я понял, что пью один. Луис и Берта танцевали. Уходили курить на улицу. Целовались под «Sunday Morning» Лу Рида. Луис – профи в таких вещах. Знает, что, как и когда сказать. Не такой уж он и дурак, этот Луис.
Позже мы бежим на последнюю электричку. Едем в нашу квартиру. Спать мне придется в гостиной. Луис любит заниматься сексом в моей комнате. Там, видите ли, романтичный вид из окна. А мне не очень-то хочется валяться в его идиотской постели.
