– Все, Ленка! Идем разбирать, да сдавать надо. Наш приемный пункт только до восьми вечера работает, а мы с тобой сегодня много нахватали…
С трудом перетаскали набитые «под завязку» мешки до шалаша. Горбунова вздрогнула: самодельное жилище было «окружено» пузатыми мешками. Кульков достал из угла шалаша несколько клетчатых грязных сумок и скомандовал:
– В эту бутылки… В эту банки… Для бумаг… Обутку и шмотки в кучу кидай. – Посмотрел на солнышко и предложил: – Давай в кустах все разбирать? Комарья пока нет… Поесть и потом успеем.
Ленка согласилась. Стащили респираторы и пластиковые шлемы, спрятав в пакеты. Горбунова оттащила пару мешков в тень и осторожно вытряхнула содержимое. Звякнули бутылки и стукнулись банки. Они сумели разобрать собранное за пару часов. Сидели рядышком на траве и переговаривались. Девчонка рассказала свою коротенькую биографию, не скрыв того, что убила дядьку. Она чувствовала доверие к старику. Смущаясь, рассказала о ночных злоключениях и побеге. Иваныч внимательно слушал. Потом по-родственному обнял ее за задрожавшие плечики и погладил по голове, словно маленькую. Ленка прижалась к нему, обхватив за пояс и расплакалась. Он не утешал словами, лишь продолжал гладить по голове и вздыхал тяжело, по-стариковски. Коротко рассказал о себе:
– Я раньше в колхозе на тракторе работал. Бригадиром долго был. В деревне неподалеку моя старуха проживает. В эту ночь дома задержался. С дровами разбирался допоздна. Потом отдохнуть прилег и уснул. Проснулся – темно и спать не охота. Собрался да ушел. Все дни с весны до осени здесь живу, как не ушел на пенсию. И зимой, когда потеплее, хожу. Одеваемся и обуваемся отсюда, да и приработок! Дочка два года, как овдовела, а деток четверо. Муж у нее умер от инфаркта. Детки мал мала меньше: три девчонки и пацан. Пенсия за мужа мизерная, да и у нас с Михайловной не велика. Квартиру, пока Сашка жив был, они в Москве снимали, а теперь с нами живут. Нинка каждый день в Москву на работу мотается и все равно не хватает. Детки растут! Вот я и приспособился здесь подрабатывать. Алексей ведь не зря меня философом зовет – я часто о жизни размышляю…
Дальше они разбирали мешки молча. Каждый думал о своем. Бутылок оказалась огромная сумка. Смятые жестянки заполнили полторы, а бумагами набили аж две емкости. К тому же сбоку валялась целая гора одежды и обуви. Кульков предложил:
– Ленка, я пойду потихоньку и сдам банки вначале. С ними долго. Деньги мы пополам поделим, а ты пока можешь заняться разборкой тряпок и обуткой. Что тебе нравится – оставь, а остальное я дочери отнесу. Они со старухой моей постирают, подштопают, где порвалось. Обувь в ремонт сдадут и доносят потом…
Девчонка замахала руками:
– Иваныч, шмотки и потом разобрать можно. Нам вместе надо идти. Ты не подумай, что я не верю тебе, просто за один раз можем все сдать, чтоб не стоять в очереди дважды.
Он кивнул:
– Дело говоришь! Пошли…
Они торопливо забили в мешки одежду и обувь. Унесли все в шалаш и сгибаясь под тяжестью трех сумок, потащились к березам. Теперь даже Ленке уже стало не до крыс. Она и внимания не обратила, когда мимо ее ног проскочили две твари. «Пункт приема» был открыт. В чугунных ваннах плавали бутылки и три бомжихи, одетые в спортивные штаны, мужские рубашки с закатанными рукавами и разбитые туфли, тщательно отмывали тару от грязи. Рядом горел костер и над ним был установлен огромный котел с водой. Бомжихи время от времени черпали кипяток ведром и выливали в ванны. Тут же ставили бутылки в пластмассовые ящики на солнце, чтоб побыстрее высохли. У двери стояло в очереди всего трое обитателей свалки с сумками. Все трое покосились на добычу Иваныча, но ничего не сказали, хотя со вздохами поглядели на свои, довольно хилые сумки. Изнутри хибары доносились голоса.
