Читать онлайн Мария Дегтярева - Бессильно зло, мы вечны, с нами Бог. Жизнь и подвиг православных христиан. Россия. XX век

Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви

ИС Р14–411–12–08

© Издательство Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2015

© Дегтярева М. И., текст, 2015

«Святая святым!» – произносит священник в конце Божественной литургии, перед самым Причастием. Что означают эти слова? Какие святые имеются в виду – ведь причащаться собираемся все мы, не святые, а грешные? «Вот Хлеб жизни, Который вы видите, – поясняет византийский писатель и богослов Николай Кавасила. – Идите, стало быть, причащайтесь, но не все, а тот, кто свят. К святыне допускаются только одни святые». Значит, все-таки святые, – здесь нет никакой метафоры…

Эти слова, вызывающие недоумение у многих православных прихожан XX века, были естественны для христиан первых веков. Они назывались между собой «святыми», так их именуют и Деяния, и Послания апостольские. Последователь Христа не мог не быть святым, по примеру призвавшего его Святого (см.: 1 Пет. 1, 15), – но что здесь понимается под святостью? Конечно, и удаление от греха, и совершенство в добродетели, поскольку первые христиане ревностно хранили чистоту заповедей евангельских; согрешивший почитался отпадшим (до покаяния). Но прежде всего причастность благодати и истине, происшедшим чрез Иисуса Христа (см.: Ин. 1, 17).

«Един Свят, Един Господь, Иисус Христос…» – отвечает хор на возглас священника. «Никто не получает освящения сам от себя, – объясняет эти слова Николай Кавасила, – ибо это не есть дело человеческой добродетели, но от Него (Христа) и через Него. И как если ты поставишь много зеркал под солнцем, то все они сияют и посылают лучи, и тебе будет казаться, что ты видишь много солнц, но на самом деле одно солнце сияет во всех зеркалах. Точно так же Един, будучи Святым, изливаясь в верных, является во многих душах, и этим Он многих представляет святыми, но на самом деле Он Один единственно Свят».[1]

В этих словах ясно обозначена природа христианской святости: все святые святы святостью Христа. Потому и обыкновенные грешники, приступающие к Святым Христовым Таинам, очистившиеся в Таинстве Покаяния и готовящиеся принять Святыню, могут именоваться святыми, и это не будет метафорой. Они освящаются благодатью Святых Таинств.

Тема святости является одним из главных мотивов книги, которую вы держите в руках. Она – о судьбах христиан разных чинов и званий, в лихолетье совершивших свое течение в добром подвиге, не сообразуясь веку сему, но освящаясь благодатию Христа. Среди них есть те, чья святость засвидетельствована Церковью; мера праведности других остается сокровенной у Единого Сердцеведца. Все они объединены причастием общей скорби (ср.: Откр. 1, 9), постигшей Русскую Церковь в XX веке.

Эта книга – опыт восприятия и осмысления жизненного пути наших героев, их свидетельства. Не жития, а скорее очерки, освещающие тот или иной аспект жизни человека, или в целом его жизненный подвиг, или его образ праведности. Хронологически она охватывает весь XX век и разделена на пять частей – не только по временны́м периодам, но и по общности подвига вплоть до нашего времени, которое приняло эстафету их святости.

В наибольшей мере здесь представлен подвиг мученичества. Это и естественно – прошедший век обозначен в истории Русской Православной Церкви как век исповедников и мучеников. Предваряя основное содержание книги, нам хотелось бы по возможности осмыслить подвиг мученичества и выявить некоторые его черты в период недавних гонений. Показать, что мученичество, как и всякий христианский подвиг, проникнуто не только терпением и скорбью, но и благодатью и радостью о Христе, и соотнести эту непреложную христианскую истину с историей гонений XX века. Приступая к изданию этой книги, мы стремились к тому, чтобы через мрак запредельного, иррационального зла и сверхчеловеческих страданий читатель смог разглядеть струящийся тихий свет вечности и убедиться в том, что «бессильно зло, мы вечны, с нами Бог», что «миром правит Бог, только Бог, и никто другой» (о. Иоанн Крестьянкин).

Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни, – говорит Господь (Откр. 2, 10). Свидетельство святых – не о крепости естества человеческого, а о силе Божией, изобильно изливаемой Господом на любящих Его.

Исторически именно мученики стали первым ликом святых в Церкви.[2] Согласно Откровению светом мученичества будет озарен и самый конец истории Церкви и мира. Мученичество – это апогей христианской святости. Оно являет собой хрис тианский подвиг в его наивысшем выражении и предельной концентрации.

Прославлением мучеников наполнено православное богослужение; собственно, именно с их почитания началось литургическое прославление святых. Святым мученикам (в богослужении они именуются также страстотерпцами) посвящены особые песнопения – мученичны, которые поются во все дни седмицы, кроме воскресенья, на вечерне, утрене и Литургии.

Мученики в переводе с греческого – «свидетели», то есть христиане, засвидетельствовавшие свою веру во Христа и принявшие мученическую смерть. Свидетельством о Христе является всякий христианский подвиг, всякая праведная христианская жизнь, совершаемая в послушании евангельским заповедям. Но мученичество – это свидетельство не только жизнью, но и самой смертью, прямое исполнение слов Спасителя: Кто Мне служит, Мне да последует; и где Я, там и слуга Мой будет (Ин. 12, 26).

В годы гонений вопрос о вере встает с особой неотвратимостью: каждый христианин если не становится мучеником, то обязан стать исповедником своей веры во Христа перед лицом неверия и богоборчества. Иначе он, по непреложному духовному закону, постепенно или в решающий момент испытания отпадает от веры и благодати, становится предателем Христа: Кто не со Мною, тот против Меня… (Мф. 12, 30). Так было в древности и в последующие века, так произошло и в XX веке. Христиане, по сути, сдавали экзамен на христианство: какова их вера, их любовь ко Христу, как они хранили чистоту Его учения, как исполняли заповеданное Им, как усовершенствовались в добродетелях. Ибо в момент испытания нет ничего неважного: только тот, кто хранит верность заповедям Господним, оказывается победителем.

Рассматривая подвиг мученичества, как он явлен в истории Церкви, отметим прежде всего, что основой его является пламенная любовь христианина и всецелая преданность Христу – отклик человека на призывающую благодать Творца. «Я пшеница Божия, – восклицал святой Игнатий Богоносец († 107), – пусть измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым… Ни видимое, ни невидимое – ничто не удержит меня прийти ко Христу… Его ищу, за нас умершего, Его желаю, за нас воскресшего… Хочу быть Божиим: не отдавайте меня миру… Дайте мне быть подражателем страданий Бога моего».[3]

На деятельную жертвенную любовь Господь отвечает милостью, Сам приходит на помощь подвижнику и дарует Свою благодать, без которой не совершается ни один христианский подвиг, тем более мученичество. Без помощи Божией немощное человеческое существо не может понести мучений. «Бог – это начало и совершение мученичества. Если сердце исповедника не будет охвачено Божественным огнем, то по-человечески ему невозможно принести исповедание о Христе и мужественно перенести мучения»,[4] – говорит старец Ефрем Филофейский.

…Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение (Флп. 1, 21), – мог бы повторить каждый из мучеников вместе с апостолом Павлом. В подвиге мученичества (как, впрочем, и во всяком другом) центральными являются истинное евангельское настроение и расположение души, непривязанность к временному миру и тому, что в мире, и твердое избрание и исповедание Христа и Его вечного Царства. Как следствие этого выбора, человек может оказаться пред лицом смерти. Известно множество примеров, когда данный выбор совершался в последний момент, так что даже не было возможности принять Таинство Крещения, и тогда совершалось Крещение кровью, иногда огнем. Такое Крещение заменяет даже не принятую купель и возвращает утерянную, говорит христианский богослов древности Тертуллиан. Так часто случалось во времена господствующего язычества или неверия. Под воздействием подвига святых мучеников к вере обращалось множество язычников, иногда и сами палачи тут же принимали смерть за Христа (см., например, жития великомученика Георгия Победоносца, великомучениц Екатерины Александрийской, Евфимии Всехвальной и многих других). В условиях сохранения христианской традиции имеет значение предшествующая добродетельная жизнь. «Чтобы воспринять Святой Дух, Который дает силы к исповеданию Божества Христа, необходимо подвизаться в очищении души и тела и затем воспринять венец»,[5] – поясняет старец Ефрем.

Благодать, сопутствующая страданиям за Христа, вселяет в душу страстотерпца и ту парадоксальную для мира радость мученичества, о которой постоянно говорят богослужебные песнопения святым мученикам. Радоваться в страданиях призывали своих учеников святые апостолы: …Как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесьи восторжествуете (1 Пет. 4, 13). Вот как объясняет радость мучеников старец Паисий Святогорец († 1994): «Для святого, идущего на мученичество, его любовь ко Христу превосходит боль и нейтрализует ее… Когда разгорается любовь ко Христу, мученичество становится торжеством: в этот миг огонь прохлаждает лучше, чем купание, потому что его жжение теряется в жжении Божественной любви… Человек не чувствует ни боли, ни чего-либо другого, поскольку его ум находится во Христе и его сердце переполняется радостью…»[6] Старец Паисий вновь указывает на то, что мучеником может стать только христианин, усовершившийся в добродетелях, имеющий «многое смирение» и любовь ко Христу; иначе благодать оставит его.

В истории мученичества есть случаи, когда христиане, уже обреченные на смерть за свою веру, в последний момент лишались мученических венцов. Например, из жития святого мученика Никифора († ок. 257) известно, что его друга пресвитера Саприкия уже вели на смерть за твердое исповедание веры, но он удержал в душе страсть, не желая примириться с Никифором. И в последний момент Господь отнял от Саприкия Свою благодать. Пресвитер устрашился смерти и уклонился от подвига (принес жертву идолам). Тогда вместо него пострадал Никифор.

История гонений XX века, наполненная проявлениями мученической верности Христу, очевидно, тоже знает примеры таких падений. Однако лукавый век оставил нам немного живых свидетельств и мученических актов, подобных древним по яркости и силе,[7] что является главной трудностью для исследователей святости этого исторического периода.

Предъявляя страдальцам за Христа обвинения в политических преступлениях, богоборцы не изобрели ничего нового. Древние мученики также зачастую обвинялись именно в политических преступлениях (ибо непочитание признаваемых законом богов и отказ от участия в языческих культах в Древнем Риме являлось преступлением против власти). Более того, Сам Христос, их Учитель, был судим как политический преступник: делающий себя царем, противник кесарю (Ин. 19, 12).

Притом, что гонения в прошлом веке по своей жестокости и изощренности могли соперничать с гонениями первых веков христианства, на страдания и смерть новомученики шли зачастую тайно. Не было открытого, всенародного свидетельства веры во Христа, не очевидна и сила воздействия на окружающих. Очевидцами подвига новомучеников чаще всего становились лишь их палачи, которые сами вскоре погибали в адском колесе репрессивной машины. Протоколы следственных дел 1930-х годов, хранящиеся ныне в архивах ФСБ, составленные руками гонителей, от начала до конца проникнуты ложью и несут на себе печать безумия безбожной власти. Писались они вовсе не для того, чтобы явить миру подвиг страдальцев, даже не с целью объективно засвидетельствовать о таковом, но с тем, чтобы замарать чистоту их исповедания. Тем не менее Бог, для Которого нет ничего сокровенного, по Своему благому Промыслу являет Церкви Своих святых. Мы же можем говорить лишь о том, что нам явлено, а те святые, о которых нам ничего не открыто, остаются «неявленными». Очевидно, таких большинство. Земное прославление святых имеет прежде всего домостроительное значение: случаи святости есть тайна Божия, а Церкви открыты лишь те из них, которые полезны для спасения людей. И самочиние здесь менее всего уместно.