– Ты притащил сюда одну из них?! – взвизгнула театральная звезда и указала пальцем в зашторенное окно.
– Вы же хотите вернуться на подмостки? – спокойно уточнил судебный заступник.
Прима переглянулась с импресарио и неуверенно кивнула.
– Нима Войнич – ваш пропуск обратно в театр. Расскажите городу о том, какое ужасное недоразумение произошло вчера вечером, а милая Катарина поможет людям узнать о нем, – предложил Кастан.
Последовала очередная пауза.
– Дорогуша, слова твоего судебного заступника кажутся логичными… – попытался вставить осторожное слово Савушка и нервическим жестом обтер рот.
– Заткнись ты! – Жулита махнула рукой. – Я думаю!
Она действительно напряженно думала и грызла ноготь.
– Но ведь «Уличные хроники» даже у центральных ворот не вывешивают, – после долгого молчания изрекла актерка.
– Зато на рыночных площадях нас просто обожают, – вставила я, вытаскивая из сумки видавший виды гравират. – Откройте шторы и поверните кресло к свету.
Импресарио немедленно рванул портьеры, позволяя солнечным лучам ворваться в душное полутемное царство.
– Почему мне эта штука кажется такой знакомой? – пробормотала актерка и, плюхнувшись в кресло, приняла образ оболганной невинности…
Когда интервью закончилось, я проверила пластинки с гравировкой на свет. Оттиски получились отличные, четкие, крупные, хоть сейчас вывешивай портреты раскаявшейся Жулиты на новостные щиты. Во время интервью она плакала с такой искренностью, что вызвала бы сочувствие даже у столетнего сухаря.
– «Молнию» и колонку выпустят завтра утром, – объявила я, убирая пластины в деревянный ящичек.
Актерка слабо махнула рукой.
– Если вы закончили, то я отвезу вас в контору, – предложил Кастан Стомма.
– Я лучше своим ходом.
Становилось не по себе от мысли, что проницательный судебный заступник сложил воедино комбинацию из газетчицы с честными глазами, волшебного шкафа и утреннего скандала.
– Я отвезу вас. – Мы на мгновение встретились глазами, и стало ясно, что он действительно хотел бы задать пару неприятных вопросов.
– Ну, раз нам по пути… – вынужденно согласилась я.
У Кастана Стоммы оказалась самая удобная карета, в какой мне приходилось ездить за всю сознательную жизнь, с мягкими кожаными сиденьями и потолком, затянутым натуральной замшей. Она не билась по брусчатке в предсмертных конвульсиях, подобно наемным кебам, а мягко покачивалась на рессорах. Выезжая со двора, я немного отодвинула кожаную занавеску и глянула на газетчиков, провожавших экипаж недобрыми взглядами.
– Катарина Войнич, газетный лист «Уличные хроники», – произнес Кастан, привлекая мое внимание.
– Простите?
Он продемонстрировал мою личную карточку с гербом «Уличных хроник» в уголке, врученную мною Жулите.
– Давно вы в ремесле?
– Около трех лет, – копируя светский тон собеседника, ответила я.
– Чем занимались прежде?
– Училась игре на клавесинах и заграничным языкам в Институте благородных девиц.
– Почему не доучились? – От ледяных глаз судебного заступника, наверное, замерзла бы вода в стакане.
– Видимо, оказалась не столь благородной, как требовали правила, – отозвалась я. – О чем вы хотели поговорить?
Губы Кастана тронула усмешка, едва заметная, как будто только дрогнул уголок губ, но аристократическое лицо немыслимым образом приобрело столько мужской привлекательности, что, наверное, у монашки екнуло бы сердце. Не зря за Стоммой-младшим ходила слава сердцееда.
