Зеленые глаза изучают меня сурово и требовательно. Как будто я в чем-то виновата. Как будто он хочет, чтобы я в чем-то призналась. Сердце заходится нервным трепетом и разгоняет дрожь по всему телу. Еще немного, и начнет трястись голова, я себя знаю. Рассеянно отмечаю, что кто-то присвистывает. Третий раз за день, не многовато ли? Наверняка все на нас смотрят. Но мне сейчас это не важно. Даже не потому, что я судорожно стараюсь утвердить свое место в этой стае. Просто со мной творится что-то неладное. Дышу часто и тяжело. Вся трясусь, как под током. И против воли жадно впитываю ощущения от нашей близости.
Дверь зала хлопает, и я рассыпаюсь. Кир отпускает мой подбородок, отступает на шаг назад. Возвращаются Косатон и Кристина. Он зол, она держит у лица пакет со льдом. Сдвигает его в сторону и впивается в меня таким взглядом, от которого хочется намочить штаны и позорно сбежать. Но я приподнимаю один уголок губ и заставляю себя ей подмигнуть.
Девчонка издает какое-то сдавленное шипение, будто змея, пойманная врасплох, и бежит к раздевалке.
– Кицаева! – бросает физрук на ходу. – В тренерскую.
Послушно иду следом. Я просто ставила блок. Меня не за что наказывать. Это физкультура, травмы неизбежны, как и в спорте.
Когда дверь за мной захлопывается, я готовлюсь проговорить это все вслух. Но учитель указывает на ободранный диванчик и говорит:
– Сядь.
Сажусь на краешек и почему-то молчу. Он же скрещивает руки на груди и делает пару нервных шагов. Наконец, произносит:
– С носом у Дунаевой все в порядке. Ваша классная в курсе инцидента, и я сказал, что это рядовое столкновение в ходе игры.
Я открываю рот, но физрук показывает мне раскрытую ладонь и продолжает:
– Ситуация закрыта, никаких проблем нет. Пока. Но я знаю, что ты сделала это специально. Ты это знаешь, и все твои одноклассники – тоже.
Он делает паузу, и я поднимаюсь с диванчика.
Косатон снова жестом велит мне вернуться обратно и говорит:
– Слушай, я понимаю, что тебе сложно. Но это тебя не оправдывает. У меня есть пара условий. Первое – на моих уроках подобного с твоей стороны больше не будет.
Он замолкает, и я понимаю, что нужен мой ответ.
Киваю:
– Хорошо. А второе?
– Второе. Ты придешь ко мне, если кто-то тебя обидит. Не полезешь в драку, не придумаешь план мести, – физрук загибает пальцы, – не будешь унижать. Насилие порождает насилие. Я хочу, чтобы ты понимала, что в этом зале и в этой комнате – территория безопасности. Если будут сложности, приходи, и мы со всем разберемся.
Сначала из меня снова вышибает весь воздух. Чувствую, как предательски начинает щипать в носу. Но тут же торможу себя. Никакой дружбы с учителями. Никакого доверия. Никакой откровенности. Нужно продержаться дома хотя бы до восемнадцати лет. А значит, ни с кем не позволено делиться. Расскажешь раз – не заметишь, как выдашь и все остальное. Лана, ты все это знаешь, ну же!
Я сжимаю зубы и торможу все эмоциональные реакции. Киваю. Сглатываю. Подключаю все резервы.
– Вы что, психолог? – выдавливаю наконец.
– Нет, я физрук.
– Хорошо. Я вас поняла.
– Свободна.
Когда я возвращаюсь в раздевалку, там пусто. Мои вещи на полу, в рюкзаке явно рылись. Для меня это не открытие. Удивительно, что ничего не испорчено. А, нет, колготки порваны. Я хмыкаю. Могла бы придумать что-то поинтереснее. Я комкаю тонкий капрон и выкидываю в урну. Сентябрь в этом году теплый, пройтись с голыми ногами – не катастрофа. Только денег жалко, они были новые. Проверяю рюкзак. Там нечего брать, но я не могу найти блеск. Вряд ли Кристина могла унести его с собой, так что, опустившись на колени, заглядываю под скамейку. Так и есть, вот он. Наверное, укатился, когда Дунаева перетряхивала мой рюкзак. Когда я тянусь, чтобы схватить прямоугольный флакончик, кто-то заходит. Не спеша оборачиваюсь, все еще сидя на коленях. На пороге стоит Кирилл. Окидывает взглядом раздевалку, мои голые ноги, колготки, свисающие из мусорки.
