А когда вешает трубку, вспыхивает разом.
- Ты почему не сказал, что уехал со мной? Почему я должна врать, ответь ей уже!
- Я не отчитываюсь о каждом шаге, - пожимаю плечами, - отвечу, как поеду домой.
- Я тебя предупреждала…
- Я помню, - провожу большим пальцем по шее, изображая кончину.
Мажорка фыркает, опускает взгляд в тетрадь. Замечательно.
Двадцать минут в тишине, пока Цыганова исписывает листы один за другим. Мне становится скучно, я уже жалею, что, бросив парням маяк, сразу не отчалил. Мог же сослаться на дела или ту же Зою, но теперь сижу и дожидаюсь ненужного сочинения. В желудке от запахов, бродящих по залу, начинается революция, поэтому заказываю пельмени: радует, что здесь хотя бы человеческая еда есть.
На телефон прилетает девятое сообщение от неугомонной туалетной подружки. Мрак, если честно. Вспоминаю против воли вчерашний забег с препятствиями и хочется биться головой о стол. Сперва Зою укачало в тачке. Потом она дважды чуть не грохнулась со ступеней по пути на второй этаж. В квартире снесла вазу, запрыгнув на меня. А в итоге, пока я принимал душ, просто вырубилась. Я свалил по-английски. Захлопнул за собой дверь, вернул «корыто» на сервис и отправился спать. На хрен такие приключения!
Смачно обмазываю пельмень в сметане и кусаю, закрыв глаза от удовольствия. Привык к замороженным, а эти, конечно, настоящая бомба. Нужно будет Алинку попросить, чтобы слепила.
- Я думала, только мой отец такой извращенец.
Напрягаюсь, услышав про него, поднимаю глаза.
- Я о пельменях, - бросает и снова прячется в учебник.
Напомнила: пишу близняшкам, что мажорка намылилась после кафе к подруге. А через минуту, ей уже звонят.
- Да, пап, привет. Все нормально. Нет, я с… одногруппником, готовимся к семинару по испанскому. Нет, ты его не знаешь. Не нужно, - и потом тише: - Не надо охрану. Да, я заеду к Зое ненадолго, к вечеру буду дома. Пока, целую.
- Серьезный надзор, - не удерживаюсь от укола.
- Да-а, - она выдыхает и трет лоб, злится. – Иногда мой папа ведет себя, как наседка. Словно я сама ни с чем не справлюсь. Да будь его воля, меня сопровождали бы даже в туалет! Вот разве это нормально? Тебя контролировали так родители?
Она увлекается, эмоции бьют через край. Вопрос, конечно, скорее риторический, но я отвечаю.
- Нет.
Ее запал гаснет. Снова кусает губы и сжимает ручку пальцами.
- Повезло тебе.
- Я вырос в детдоме. У меня нет родителей.
Девчонка замирает, вскидывает на меня глаза, и я вижу именно то, что ожидал. Какие же они все предсказуемые и одинаковые! Стоит только сыграть в бездомного котенка, сразу слезу пускают и считают нужным спасти меня, излечить от одиночества, от боли, задушить заботой. Ненавижу гребаную жалость, но она часто играет на руку.
Смотрю в зеленые глаза и проваливаюсь в прошлое, уже снова скребу ногтями зеленые стены подъезда. Вспоминаю тринадцатилетнего пацана, отца которого посадили за угон, а мать нашла повод уйти в очередной запой и собрала в доме притон. А когда я стал мешать пиршеству, зашкварник выкинула из квартиры на лестничную клетку. Я так и уснул на холодном бетоне спустя долгие крики, стук в дверь до разбитый костяшек и распухших пальцев, которыми сдирал краску со стен, расписанных маркером.
Проснулся я утром у соседки, где меня ждал соцработник. Квартира к тому времени была опечатана: оказывается, ночью «приятели» матери подрались, и один зарезал другого. Жаль, что они тогда все друг друга не перерезали.
