Глинко, заинтересовавшись необыкновенной живучестью Минотавра, не преминул полюбопытствовать, осмотрел его труп. И у него глаза на лоб полезли, когда он понял, кто лежал у его ног. В каше внутренностей то тут, то там торчали какие-то замысловатые железки, в прозрачных изогнутых восьмёрками сосудах до сих пор кипели какие-то разноцветные жидкости, золотые гофрированные трубки вели к грозди керамических шариков, выпирающих в брюшную полость из грудной клетки; полупрозрачные, кожистые курдючки продолжали сокращаться, дышать – и всё это вместе тикало, бурлило кровавыми пузырьками. Ну а голова – то, что от неё осталось – вообще представляла собой нечто из фантастического фильма про будущее. Верхняя часть черепа отсутствовала, мозг выстрелы Яна распылили, а на нижней челюсти, на языке лежало что-то вроде повреждённого большого процессора, треснувшего по всей плоскости, и дымящие осколки электронной схемы.
Когда учёные спустились с холма, Глинко попросил профессора дать оценку трупу Минотавра.
– М-да. Что-то страшненькое. Небывалое.
– Ну так что это? Протезы?
– Да, для протезов слишком сложно. Если бы я верил в чудеса, то я бы сказал, что мы имеем дело с кибернетическим организмом, гибридом между живым человеком и компьютеризированной машиной. Но я в сказки не верю. Мы такое делать не умеем.
– Вы имеете в виду – люди не умеют?
– Да, конечно, люди. Кто же ещё? Не инопланетяне же. – Шаманов посмотрел на Глинко и добавил: – Надеюсь, в них вы не верите.
– Признаться, закралась мысль.
– Хотя я вас понимаю. И что, это двигалось?
– Ещё как. И не просто двигалось, она скакало, как безумное, по полю боя и убивало. А вот видите меч?
– Да. А с ним-то что не так? Понимаю, необычно, конечно, в условиях современного огневого противостояния, но вполне может быть прихотью.
– Прихотью… Угу. Профессор, пока был жив его хозяин, он горел.
– Что значит – горел?
– Пылал. Клинок окутывало настоящее пламя, о чём, кстати, говорят и останки моих людей, зарубленных этим Минотавром. Края ран обожжены – и обожжены сильно.
– Простите, кем?
– Это его так называли мексиканцы: «Минотауро», – по-нашему это Минотавр.
– Ясно. Ну и что же меч? Говорите, прямо-таки пылал?
– Да.
Шаманов, предварительно стерев кровь с рукоятки, взял в руки меч. Меч оказался удивительно лёгким, судя по виду, должен был весить килограмма 3–4, а весил вполовину. Профессор повертел его в руках, понажимал на рукоятку, зачем-то понюхал лезвие и объявил:
– Пожалуй, мы возьмём его с собой.
– Не возражаю.
Отряду варангов, тому, что от него осталось, предстояла долгая, тяжёлая дорога обратно на побережье. Там, в море, их ждала подводная лодка, отдых и квалифицированная медицинская помощь.
Женя Абель третью ночь подряд не мог спокойно спать: посередине ночи он с тяжким стоном пробуждался, шёл на кухню, открывал окно, садился на табуретку и до самого восхода сидел, курил, смотрел в сентябрь. Хорошо, что погода стояла почти летняя, а то так и простудиться недолго. Женя был всегда болезненным мальчиком, любое переохлаждение в детстве могло привести к воспалению лёгких. К третьему курсу московского универа, где он учился на экономиста, он перестал быть таким восприимчивым к переменам погоды, но всё равно, по старой памяти, выходя на улицу, укутывался так, словно и летом ожидал неожиданной бури. То, что он сидел у открытого окошка третью ночь напролёт, говорило о том, что в его жизни появилось что-то намного более важнее его здоровья, да и всего остального, например, его жизни.
