Через месяц Эллиот вернулся в Парадиз-Сити. Он сильно изменился, стал жестким, мрачным и озлобленным. Он не виделся ни с кем из так называемых друзей. Был сам по себе. Пару месяцев спустя он сделал себе железный протез. Эллиот был крепкий орешек и действительно пытался настойчиво добиться своего, хоть и с железной ногой. Он научился нормально ходить, почти не хромая, но бегать, прыгать, драться и тому подобное – этого он, конечно, уже не мог. К тому же из-за протеза у него развился комплекс неполноценности. До того как потерять ногу, он много времени проводил с цыпочками в своем бассейне, но с железной ногой особо не поплаваешь.
Эллиот привык трахаться с какой-нибудь девчонкой три-четыре раза в неделю, но теперь ему было довольно неловко ложиться в кровать с куколкой, имея красную культю вместо ступни. Но это была лишь малая часть его проблем. Едва удостоверившись, что может нормально ходить, он полетел в Голливуд и позвонил Левишону. Когда Эллиот вошел в офис агента, тот уставился на него во все глаза. Левишон списал Эллиота, но его надежды на новую партию золотых яиц возродились, когда он увидел, как этот высокий загорелый красавчик вошел к нему как ни в чем не бывало.
Левишон немедленно связался с Мейером, но Мейер понимал, что Эллиот обречен на провал. Он знал, что у Эллиота нет актерского таланта. На его взгляд, продавать умение Эллиота драться в кадре в сочетании с его железной ногой было то же самое, что втюхивать евнуху контрацептивы. Мейер сказал, что ему, конечно, очень жаль, но шансов никаких. Стоит отдать должное Левишону – он попытался, но если Мейер говорил «нет», это означало «нет».
Когда Левишон сообщил эту новость, Эллиот уставился на него, лицо его побелело.
– И чем же мне теперь, черт возьми, зарабатывать на жизнь? – вопросил он.
Левишон не вполне понимал, почему Эллиот так тяжело это воспринял.
– Что ты волнуешься? – спросил он нетерпеливо. – У тебя есть роялти с трех фильмов. Ты можешь рассчитывать по крайней мере на тридцать тысяч долларов в год в следующие пять лет и чуть меньше – еще пять лет после этого. Голодать ты точно не будешь, а кто знает, что случится через десять лет, – может, мы все уже умрем.
Эллиот сжал кулаки.
– Я кругом в долгах, – сказал он. – Тридцать тысяч – это же кот наплакал. Я рассчитывал, что этот новый контракт вытащит меня из ямы.
Левишон пожал плечами:
– Продай виллу. Ты сможешь выручить за нее полмиллиона.
– Она не моя, черт побери! Она заложена до самой крыши!
– Ладно, Дон, давай перейдем к делу: сколько ты должен?
Эллиот в отчаянии воздел руки:
– Я не знаю, но очень много… что-то около двухсот тысяч… возможно, больше.
Левишон подумал секунду. Он был сметлив и сейчас увидел шанс сделать хорошее вложение. Шесть фильмов Эллиота могли давать около тридцати тысяч долларов в год в ближайшие пять лет и еще сколько-то в течение следующих пяти лет. Левишон сказал, что может поискать кого-то (имея в виду себя), кто купит права и заплатит Эллиоту сто тысяч наличными сразу.
Эллиот пытался выторговать сто пятьдесят тысяч, агент сказал, что посмотрит, можно ли что-то сделать. Эллиот вернулся в Парадиз-Сити и стал ждать.
Наконец Левишон убедил его взять сто тысяч долларов, и, будучи припертым к стенке, Эллиот согласился. Он взял наличные и с этого момента балансировал на грани.
Деньги пошли на уплату некоторых его долгов. Беда Эллиота была в том, что он просто не мог прекратить тратить. Ему следовало бы убраться с виллы и переехать в маленькую квартирку. Следовало избавиться от своих слуг, которым он хорошо платил и которые обжирались за его счет. Не надо было ему и заказывать новый «роллс» стоимостью около тридцати тысяч долларов, обещая заплатить позже.
