Без двойников - страница 50

Размашистый, не знающий удержу почерк.

Мысль за мыслью.

Всё написано набело – то есть, вначале, в уме, обдумано, выношено, сформулировано, – и только потом уже записано на бумаге – своей рукой, лично, – как на скрижали.

Писалось на Урале, в Верхней Пышме, в восьмидесятых, в период воссоединения с Мирой, отрыва от Москвы, напряжённейшей творческой работы.

Стихи – на клочках бумаги, в школьных тетрадях, в блокнотах, на обороте рисунков.

Много стихов.

– О я, свободный везде, вездесущ мой флаг и сияние его убивает радугу и земных идолов. Никому я не поклоняюсь, никого я не презираю. Моя плоть растекается по коварным артериям земли. Вот-вот гляди – и будет землетрясение. Трясение умов, трясение души, трясение всей этой свинячей Вселенной. Не бегайте за счастьем, стойте на месте. Только вы и ваше зрение истинны. Всё остальное – картинки с выставки. Не бойтесь, ибо я – не боюсь, внимайте – пока я имею голос. В страшном сне я увидел, что земля – её равнины и горы, реки, озёра, моря и океаны – дуга лжи, которая взломается в сокровенные дни. И мы увидим не бездну, а пожар и цветение Истины.

9/Ш-85.

Опять март месяц.

Слишком уж многое у Ворошилова связано с этим мартом.

И вновь – о весне.

О своей весне:

– Всё теплей, всё теплее луч, пробивающий талые воды, всё светлей и всё громче ручей, бегущий из года в годы. Разбужено счастье во мне, весна о любви говорила. Я выстоял в звёздном огне – и светом меня укрыли.

И ещё – упрямая формула:

– Всё будущее – содержится в сердце.

Да, так.

И Сковорода, которого так любили и я, и Ворошилов, утверждал:

– Все походить iз безоднi глибокого серця.

Три письма.

Целых три! Всего-то – три…

Давние мои письма.

Два из них – Игорю Ворошилову, восемьдесят девятого года, и Мире Папковой, девяностого года, передала мне, для работы, вместе с другими ворошиловскими бумагами, вдова Игоря, Мира. А письмо восемьдесят четвёртого года – Ворошилову – само в те же дни отыскалось, оно – неотправленное. Почему не отправил? – не знаю. Так бывает порой у меня. Документы? Наверное, так. Но, скорее, – свидетельства времени. Или, может, свидетельства дружбы? Сами скажут они обо всём. Свет вернувшийся давешних дней. Пусть живут они в книге моей.

Дорогой Игорь!

Я рад написать тебе отсюда, из своей Скифии. На родине мне хорошо. Постоянно – то самое ровное состояние духа, та золотая середина, в добавление к подъёму и вдохновению, – уж кто-кто, а ты-то, несмотря на все эти высокие, но, согласись, в то же время и единственно верные слова, куда лучше других понимаешь, о чём я сейчас говорю, – которые столь необходимы для творчества.

Работаю каждый день. Много переводил. Приходится вкалывать, зарабатывать на хлеб насущный. Чего мне всё это стоит, какого напряжения, сколько времени отнимает, лучше и не говорить. Хотя прорывается иногда, сквозь месиво подстрочников, превращаемых мною в стихи, существующие в русской речи, полноценные, очень мои, а вовсе не авторов, переводимых мною, пусть им и сдаётся, что это их тексты, их, понимаешь ли, но вроде бы преображённые, в новом наряде, что ли, в новом звучании, в новом прочтении, – чуть ли не крик. Нет, это я написал. По-русски. Это моё. Лучшие образцы моих переводов – смело можно включать в моё собрание стихов, ежели таковое когда-нибудь станет возможным в нашей стране. И сказать обо всём этом – некому. Вот и молчу. И терплю. И смиряю себя. И работаю. Зарабатываю – гроши. Но, я чувствую, будет просвет в этой вынужденной истории с переводами, и в дальнейшем положение наше поправится, а возможно – улучшится. Потому и тружусь. И держусь. На упрямстве, как водится. Впереди – я предвижу – километры таких переводов. Килограммы? Что ж, может, и так. Тонны, – лучше всего сказать. Всё же это печатают. Всё же хоть какой-то есть результат. И то слава Богу. И в общем-то рад я, что так, пусть и так, получилось. Пока что. А там – посмотрим.