Без грима - страница 7

– Лицо… Лицо спасайте, – просипел он.

– Мы спасаем, – заявил голос, и добавил, обращаясь уже к кому-то другому: – Готовьте к сечению. В операционную.

Его пугали непривычные металлические звуки, незнакомые голоса, ведущие возле него непонятный разговор, и острые медицинские запахи. Но то, что его лицо обожжено, пугало во сто крат сильнее. Пробивающийся сквозь веки свет стал ярче.

– Наркоз! – почти радостно произнес голос.

Оранжевый свет запестрил черными точками. Голоса, которые он слышал, теперь звучали издали, но стали при этом четче и объемнее. Он почувствовал утомление. Он очень устал. Ему нужно лететь в Москву. Потом он решил еще раз спросить у врачей – что случилось после столкновения с Майей. Но Майя сама уже сидела рядом с ним, перечеркнутая наискосок черной лентой ремня безопасности, и принялась его щекотать. Он уже было открыл рот, чтобы попросить ее перестать, но потом передумал. К тому же ему было уже не до нее, потому что он вспомнил, что его жена, уходя из дома, не убрала журналы с террасы, и они намокли, оставив на дорогом столе несмываемые разводы типографской краски. Теперь нужно будет устроить ей обструкцию. Черные точки стали бледнеть, и он полетел в разверзшийся под ним узкий колодец, на дне которого полыхал огонь…

…Днем прошел дождь. Вернувшись домой с репетиции, он обнаружил, что Маринины журналы, которые она забыла на новом садовом столике, намокли и испортили столешницу. Держа их на отлете, чтобы на него не падали капли, он пошел к дому. На улице стоял волнующий густой аромат еще только зачинающейся осени, в котором различались тонкие ноты листвы, испускавшей дух перед тем, как упасть на землю, и поздних цветов. Никогда воздух не казался ему таким вкусным, как в эту пору. Лето в этом году не желало сдавать своих позиций, и в начале сентября солнце было таким же ласковым, как в июле. Клены, выстроившиеся редкой шеренгой вдоль дороги, уже покраснели, готовясь обнажиться, но в кустах шиповника попадались еще среди оранжевых ягод запоздалые ярко розовые цветы. Все эту неделю по вечерам он читал у себя в кабинете, распахнув окно. Комары, полчище которых в эту пору уже изрядно поредело, время от времени пикировали ему на щеки с тонким писком, чтобы погибнуть от его руки.

– Марина! – позвал он из прихожей, шлепнув слипшимися журналами об пол. – Иди полюбуйся, что ты натворила!

Ее не было дома. По характеру беспорядка в спальне он легко воссоздал картину Марининого ухода, а точнее – бегства. Шкаф с одеждой был раскрыт. На полу высился невесомый холмик из чулок и колготок, вываленных впопыхах из ящика с бельем, на трюмо вокруг шкатулки валялись серьги и кольца. Можно было не сомневаться, что его жена умчалась на очередную вечеринку. Следы ее суматошных сборов были красноречивее всяких слов – Марина, торопясь покинуть дом до его прихода, даже не удосужилась придать своему бегству мало-мальски респектабельный вид. Он уже привык к этим ее спонтанным отлучкам и почти смирился с ними, но каждый раз бардак, иллюстрировавший ее порочную слабость, приводил его в ярость. Толкнув ногой мягкий колготочный ком, он позвонил ей, но ее телефон был выключен. Марина решила пресечь все возможности выйти с ней на связь. Не было ни записки, ни сообщения на автоответчике, ставящих его в известность о том, с кем и куда она отправилась.

Эта мерзавка даже не стала дожидаться, пока он не уедет Москву. Видимо, ошалела от очередного предложения нанюхаться всласть. Теперь она вернется домой лишь накануне его возвращения и, наспех приведя себя в порядок, будет врать ему, что отлучилась только на один вечерок. Вранье давно уже стало ее второй натурой. Он набрал ее номер снова – телефон не отвечал.