Без грима - страница 9

Гришин был в равной степени талантливым и сумасшедшим. С первого взгляда он не производил впечатление человека серьезного – худой, горбоносый, со слегка растрепанными черными кудрями, в которых кое-где мелькала интеллигентная проседь, он, скорее, напоминал полубезумного музыканта какого-нибудь джазового оркестра. Но его глаза, темные настолько, что не было видно зрачков, действовали на людей гипнотически, – казалось, в их глубине яростно полыхали язычки черного пламени. Если добавить к этому манеру Гришина вести деловые переговоры – выждав, внешне скучая, благоприятный момент в споре, он, подавшись вперед с внезапностью змеи, поражал ничего не подозревающего оппонента одним единственным метким словом, – то не приходилось удивляться тому, что про него говорили: «Это черт, а не человек».

– И вот что еще. Имей ввиду – если я говорю: «съемки начнутся весной», значит, они начнутся именно весной. Ты сможешь уладить дела со своим театром, чтобы ехать на Кавказ? – в голосе Гришина зазвучали металлические нотки.

Гришин безжалостно наступил на больную мозоль. Театр на Литейном давно уже стал для них яблоком раздора. Миша скептически относился к его сценической карьере и часто намекал, чтобы тот завязывал с театром, потому что «все равно ничего путного ему там не светит». А недавно на Литейном ему тоже предложили хоть и не звездную, но вполне солидную роль – Бригеллу, хозяина гостиницы в «Слуге двух господ». Первую значительную театральную роль за пять лет. Для него это был шанс оказаться замеченным театральной публикой, а возможно – и сыграть впоследствии более серьезные роли. Режиссер спектакля Артемий Доденко планировал встроить сюжет Гольдони в современный жанр, и сделал ставку на молодых актеров, в том числе и на него. Премьера обещала быть довольно смелой и уже заинтриговала критиков…

Трагизм ситуации заключался в том, что репетиции фильма и спектакля должны были перехлестнуться. И те и другие грозили быть напряженными, совмещать их будет крайне сложно. Поэтому на новость о Бригелле Гришин отреагировал прохладно. «Нашел чем гордиться – ролью второго плана, – съехидничал он тогда. – Да и та досталась тебе лишь благодаря тому, что ты засветился на экране». Порой сносить цинизм Гришина было крайне тяжело.

Да, Миша был для него больше, чем просто работодатель. После выхода на экраны «Доктора» он заявил в одном из интервью: «Похоже, Лефортов – мой профессиональный талисман». Гришин назвал его своим актером и дал ему роли во всех следующих проектах. За три года они сняли пять сериалов, каждый из которых имел успех, хоть и не такой, как «Доктор Шестицкий». Но общение с Мишей требовало подчас нечеловеческого самообладания, потому что к своим актерам Гришин относился, как к своей собственности.

Следовало признать, что по поводу театра Гришин язвил не совершенно напрасно. В театре он играл вторые роли, в то время, как в Гришинских сериалах, – только главные; да и денег они приносили несоизмеримо больше. Конечно, в сериалы влекли не только деньги. Он любил работать на камеру. Перед ней он испытывал чувства, которых не знал на сцене. Но театр – это было совсем другое. Театр он почитал некоей константой, предавать которую нельзя было ни при каких обстоятельствах. Так его учили в академии. Так считали все актеры, которых он уважал и которыми восхищался. Он не мог бы объяснить Гришину в полной мере – что для него значит театр.