– Значит, друзьями вы не были?
Парень покачал головой.
– Владимир Всеволодович… – начал было он, но тут к ним приблизились Маша и невысокая, очень стройная женщина неопределенного возраста в элегантном черном пальто и шляпе с небольшими полями.
Не оставалось ни малейших сомнений в том, что она приходится Мише матерью: раскосые глаза, смуглый цвет лица и тонкие восточные черты выдавали в ней представительницу монголоидной расы. Мономаха всегда удивляла невозможность определить возраст кореянок и китаянок: кажется, достигнув тридцатилетия, они перестают стареть, и пятидесятилетнюю или даже шестидесятилетнюю даму не слишком опытный человек, скорее всего, примет за тридцатипятилетнюю. Такой была и мама Михаила Пака.
– Вова, познакомься, – тихо сказала Маша, кивая в ее сторону. – Это Галя, мама Миши.
– Очень приятно, – кивнул Мономах, с интересом разглядывая необычное лицо новой знакомой.
Интересно, она делала блефаропластику – откуда «двойные» веки у кореянки? А еще он не смог обнаружить ни единой морщины на лице Галины Пак, как бы пристально ни вглядывался, а ведь ей, должно быть, за шестьдесят: Мономах знал, что у Миши есть еще старший брат… Может, родила первенца в восемнадцать? Черт, но она все равно выглядит на сорок пять!
– Спасибо, что пришел, – добавила Мария. – Никто из Костиных коллег не пришел, даже его девушка.
– Как странно!
– Только заведующая прислала красивый букет и венок, спасибо ей!
– Говоришь, никто из коллег… – задумчиво пробормотал Мономах. – И даже его подружка?
– Наверняка они поверили отчету патологоанатома и считают моего сына записным наркоманом, да еще и самоубийцей!
– Это не объяснение!
– В смысле?
– Даже если так, что, необязательно приходить на похороны? Костя никого не ограбил и не убил, верно? Тогда почему его коллеги ведут себя подобным образом?
– Сдается мне, твой друг прав, – неожиданно подала голос Галина Пак. – Удивительно, что никто не счел нужным проводить коллегу в последний путь, а ведь Костя проработал в той больнице почти год!
– Ну да… А ты что думаешь? – Маша вопросительно взглянула на Мономаха.
– Ну тут могут быть варианты.
– Какие, например?
– Допустим, они боятся гнева начальства.
– Но она…
– Да, знаю, прислала венок и так далее, но это всего лишь красивый жест, и ничего более! Вдруг она ощущает вину?
– За что?
– За то, что довела Костика до самоубийства.
– Это не было самоубийством!
– Но завотделением может так считать, как и ее подчиненные. Когда человек, работавший с тобой бок о бок, о котором ты думал, что знал его вдоль и поперек, вдруг решает свести счеты с жизнью, невольно начинаешь прикидывать: а нет ли в этом твоей вины? Мы понятия не имеем, какие отношения были у Кости с коллегами!
– Хорошо, а какие еще причины могут быть? – поинтересовалась Галина.
Мономах видел, что она действительно хочет знать, а не просто интересуется из вежливости.
– Они вам не понравятся, – честно ответил он.
– Не надо, Вова, – покачала головой Мария. – Галин старший сын – зампрокурора города, так что ее трудно чем-то удивить!
– Правда? – пробормотал Мономах. – Что ж… возможно, совершено преступление и виновный находится в больнице, где работал Костя. И может статься, кое-кто из коллег это подозревает… или даже знает наверняка.
Какое-то движение привлекло его внимание, и он повернул голову: неподалеку стояла молодая женщина в теплом синем пуховике и неотрывно смотрела на их небольшую группу. Мономах сразу ее узнал.
