Человек по природе эгоистичен: я считал – этот камень, у которого я постоянно расхаживал в часы душевных смут, принадлежит только мне. Только для меня он являлся некоей отдушиной, наконец – исповедальней, от которого шла успокоительная аура, приводящая мои расстроенные чувства в относительное равновесие. Мне это единение казалось странным, как и то, когда часами смотришь на вечерний закат солнца или безбрежное пространство водной глади. Возможно, причина этого родства кроется в глубинах нашего подсознания, когда человек представлял собой только жалкое подобие разумного существа, зарождаясь из хаоса вселенной, тогда, скорее всего, и язык общения был один у деревьев, камней, воды… у всего остального.
Старик не обращал на меня никакого внимания, продолжая сидеть в той же позе, а когда я остановился буквально у его носа, пристально вглядываясь в не моргающий пространный взгляд, то так же не удосужился внимания к себе. Он, казалось, сам был камнем и меня от этой мысли, на некоторое время, охватил испуг, но когда тот пошевелил дряблыми большими губами, обнажив редкие желтоватые зубы, я, успокоившись, решил заговорить с ним.
– Извините за любопытство, я вас впервые вижу, тем более в таком странном месте, где кроме меня практически никто не бывает. Вы, не местный, как я вижу?
Старик шумно вздохнул и на мой вопрос только сильнее поджал под себя длинные ноги, обхватив их жилистыми руками. Он слегка задрожал всем телом, возможно от старческой немощи, возможно от холода, потому как его одеяние было абсолютно непригодным для этого времени года – оно было ветхим под стать самому владельцу гардероба.
«Наверно слепой и глухой», – подумал я, обходя старика со всех сторон. Если бы у меня, на данный момент, были кисти и краски, то, не колеблясь, запечатлел бы этого безумца – уж очень он колоритен своим обличием! – форма и только форма может принести успех на любой художественной выставке, даже в ущерб содержанию. Такой натуре может позавидовать любой ваятель, даже те, кто толком не умеет держать в руках карандаш. Скажут: «Это выдумка! Но как он потрясающе реалистичен и прекрасен! Правда, немного походит на лошадь, но кто из нас к старости не напоминает кого-то из братьев наших меньших?!»
– А я, возможно, и есть лошадь. – Послышался слабый с хрипотцой голос, исходящий буквально из самого камня.
– Этого не может быть! – воскликнул я ошарашенный не столько отсутствием его глухоты, сколько угадыванием мысли. – Но вы человек! Это однозначно!
– Увы, я пытался им стать… я хотел понять…
Старик прокашлялся, подставляя ко рту сухонький костлявый кулак. Я стоял визави – его взгляд был такой же отсутствующий, бессодержательный.
– Вы не местный? – спросил я.
– Почему же, – ответил он, – ещё какой местный!.. просто ты не видишь…
– Мне кажется, не видите вы! – воскликнул я запальчиво.
– Да, я не вижу, ты прав. И не от старости, представь себе… а если я расскажу тебе свою жизнь – ты не поверишь, потому что не видишь.
– Видишь, не видишь! – передразнил я старца. – А где вы проживаете в нашем поселке, сходить бы по этому адресу?!
– По улице Таежной тридцать восемь. Один я там… проживал. А ты знаешь, когда подняли последнюю лошадь из под земли? – повернул он ко мне голову.
– Вы это о чем? Лошади, к счастью, живут на земле, а не под землёй.
– Ну, вот, ничего ты не знаешь. Последняя лошадь была поднята на поверхность буквально вчера!
