– Если вы о шахтерских лошадях, то в тысяча девятьсот девяносто девятом…
– Враки! – сипло выкрикнул он мне в лицо. – Мне лучше знать!
Он вновь уронил голову на колени и дрожащим голосом тихо запел: «А моло-до-ого ко-но-го-она несли с разби-той го-ло-вой».
«С ума сходит, что ли? – пронеслось у меня в голове, – странный персонаж».
– А ты знаешь, кого несли с разбитой головой? – вдруг прервал старик песню.
– Кого же? – спросил я.
– Петра Кудякина! Его мерзавца! А кто ему голову разбил? А, кто?
– Ну, знаете…
– Я, я ему разбил! Задним копытом! Ха-ха-го-го! Ты, мил человек, беги, беги за красками пока я в настроении. Рисуй меня, а я в это время тебе расскажу так-кое!..
Предложение было настолько заманчивым, что я быстрее ветра слетал за рисовальными принадлежностями, и, выбрав нужный ракурс, стал набрасывать контуры этого необычного явления, в виде престарелой личности, считавшего себя лошадью.
– Ты волков не боишься? – спросил он, как только я приступил к работе.
– Да, как сказать… их у нас тут просто нет, не водятся.
– А мне кажется, есть. Чует моё сердце. Боюсь я, потому что стар и слеп. А как ты думаешь, – вновь спросил старик, – гуманно ли оставлять слепую лошадь на съедение волкам?
– Не гуманно, когда они есть. А когда их нет, то здесь – полная свобода, как у художника. Не переживай, я доведу тебя на Таежную тридцать восемь.
– Лучше не надо. В прошлое уже не вернуться, – вздохнул он тяжело и пожевал свои толстые губы, словно в них были удила.
Я тогда не придал никакого значения его словам, а жаль, возможно, эта история имела бы другой конец. Но всё по порядку.
– Ты начинай, – сказал я ему между делом, – я внимательно слушаю. Твоя история, возможно, станет достойной печати.
– Запомнишь?
– Запомню, слово в слово, если не соврешь.
– И про Кудякина напечатают?
– А как же! Его все узнают, не беспокойся!
– Хорошая была сволочь! Ну, я начну, так и быть.
– Давай, я весь в нетерпении! – взмахнул я кистью, пробегая лессировкой контуры натуры. Я был уверен, что смог схватить не только абрис этой странной фигуры, но и её оголенный донельзя натянутый нерв, готовый вот-вот пойти на разрыв от внутреннего напряжения. Казалось, сама госпожа удача посетила беспокойное сердце художника. А может мне это только казалось, как и сам, невесть откуда взявшийся старик. Но я взмахивал и взмахивал широкой кистью, пытаясь быстрее уловить абрис его необычной формы.
– Я тогда был молод и крепок телом… – начал он. – Ты сам знаешь, что такое молодость и задор. Мать моя по имени Аврора, была бесконечно рада моему появлению на свет и я, так же, впитывая её любовь, носился по зеленому степному раздолью, пощипывая сочную траву. Она радовалась моему крепкому телу и часто повторяла: «Не забывай, ты из прекрасной сильной породы тягачей. Жаль ты не знаешь своего отца, но можешь им гордиться, я слышала не раз о его подвигах на войне, где ему под вражеским огнем приходилось таскать тяжелые орудия. К сожалению, я о нем больше ничего не знаю, но согласись – мы с тобой вместе и разве это не радость!»
Да, мы были вместе, но материнская любовь постепенно угасала ко мне. Я это замечал, чувствовал, и через два года убедился в этом основательно, когда появился на свет мой младший брат. Возможно, и у людей происходит подобное в отношениях между родителями и детьми, мне это неизвестно, но печаль и ревность холодной змеёй закралась в моё сердце, принося душевные страдания. Ах, если бы я знал насколько был глуп в представлениях о своих родных! Я ведь уже был практически взрослым и должен был смотреть на мир уже другими глазами, тем более мою любовь пытался завоевать человек в лице конюха Алексея. Меня подкупали кусочкам сахара, краюхой хлеба и мне непонятно было для чего существует вечный союз лошади и человека.
