Он растягивает на полу нового дома успевший просохнуть матрас, кладёт в угол подушку, как раз ту, что когда-то по понятиям отдал ему Билли, забирается внутрь, предварительно сняв обувь, и укрывается уже сухим покрывалом.
Испытывая невероятное блаженство от горизонтального положения, благодаря вселенную за сухость и тепло, которыми он располагает в данную минуту, испытывая счастье от череды сегодняшних удач, подаривших ему этот день в том виде, в котором он его имел, Джонни погружается в крепкий сон. Ещё один бесконечный, как мгновение, день его бесценной никчёмной жизни пережит в невыносимом счастье, в чудовищной любви к миру, в благостных несовместимых с жизнью условиях к существованию. И он радуется своему бытию, не желая ничего менять.
Утро Джонни начинается на рассвете задолго до волны рабочих масс Нью-Йорка, до утренних пробок и клаксонов, до бесконечных человеческих потоков по тротуарам города и даже задолго до первых лучей холодного солнца. Он сверяет свои биологические часы с фактическими и, убедившись, что времени, как обычно, четыре тридцать утра, выбирается из своего нового дома. Голубое небо над головой обещает ясный день, поэтому Джонни вытаскивает постель на просушку ближе к выходу из коробки, но следит, чтобы вещи не вылезали из-под навеса: сентябрьская погода в Нью-Йорке непредсказуемая.
Он вытаскивает пустую пластиковую бутылку из бака – единственный утренний улов на его территории – и направляется к центру города, где в паре кварталов от него есть уличный фонтанчик с чистой водой. Заодно Джонни берёт зубную щётку и сменные носки. Мыла нет, слишком дефицитный товар, но оно и не нужно. Мало кто из его друзей или окружающих людей имеет к нему претензии по этому поводу, потому что если рассматривать отсутствие у него мыла как социальный фактор, то сам Джонни целиком во всём своём проявлении является фактором асоциальным, мыло лишь капля в мировом океане.
Джонни добирается до фонтанчика и, сполоснув бутылку, наполняет её водой. Затем он проводит гигиенические процедуры, какие доступны в его условиях: моет бородатое лицо и длинные волосы на голове, шуршит склочённой щёткой по зубам, которые на удивление для его образа жизни в прекрасном состоянии, ополаскивает ступни ног и меняет носки, а грязные отмывает от бурой жижи, коротая всё же просочилась в его нуждающиеся в ремонте ботинки во время вчерашнего дождя. Он упаковывает ноги в пакеты, обувается в то, что с трудом можно назвать обувью, берёт бутылку и мокрые носки и направляется к дому.
Между зданиями в некоторых местах уже пробиваются первые лучи солнца, заливая золотом серый мир утренних сумерек. Светофоры выходят из ночного режима и вместо мигающего оранжевого света дарят равнодушным закрытым глазам окон домов переменные красные и зелёные всполохи, будто тренируются перед тем, как появятся первые нуждающиеся в их услугах.
Джонни смотрит на часы с треснутым циферблатом, они показывают половину седьмого утра. Сзади его уже догоняют первые прохожие, дворники метут ещё пустынные тротуары, а по проезжей части с рёвом пролетают одиночные автомобили, радуясь свободным пока дорогам. Совсем скоро улица заполнится муравьиным движением – самое желанное время Джонни, которое он неизменно проведёт на любимой скамейке на остановке. Там он чувствует себя живым, в центре событий, будто люди на тротуарах – это молекулы крови в его венах: чем быстрее они бегут, тем более он живой.
