Тяжело и нехотя он включается обратно в реальность. С надсадным вздохом пожилого человека, коим не был, Джонни встаёт с обсиженной скамьи и направляется в сторону столовой, чтобы занять очередь пораньше. С наступлением осени очередь заканчивает формироваться ещё до открытия, потому как всем хочется порции горячего питания и пары часов в тепле.
Он добирается за полчаса и оказывается на этот раз двадцать пятым. Перед ним стоит худой мужчина, которого Джонни часто видит в столовой последние пару месяцев. Мужчина оборачивается к нему и улыбается ртом, усеянным пустившимися в пляс потемневшими зубами:
– Я Фил. А ты Джон, верно?
– Привет, Фил, – отзывается Джонни меланхолично.
– Я тебя тут часто вижу. Почему ты здесь?
– Я голодный, – честно признаётся он.
– Да нет! – смеётся Фил. – Я имею в виду, почему на улице? Выгнали?
– Вроде того. А ты как сюда попал?
– Бизнес провалился, и заложенную квартиру отобрали. Жена ушла после этого, она была не очень. В смысле, жена, а не квартира.
Фил веселится, будто его развлекает картина краха собственной жизни.
– Мне жаль, – сочувствует Джонни.
– Перестань, это забавно. Мне ничуть не жаль, этот мир тоже интересный. Вот подумываю, чем дальше заниматься, а пока с вами.
Джонни молчит. Наверное, здорово оставить за собой последнее слово и не утратить желания жить, двигаться и добиваться. Как только он начинал желать, свинец в груди плавился, обжигая такой адской температурой преисподней всё его естество, что с жизнью это становится несовместимым. Сбегая от этой боли, Джонни раз за разом предпочитает эмоционально умереть, чем ещё хоть раз посмотреть ей в глаза.
– Хочу пойти в актёры! – разглагольствует новый знакомый. – У меня неплохо получается. Хочешь составить мне компанию? Ты можешь играть спокойного уравновешенного человека, как раз твой типаж. Знаешь, вокруг апокалипсис, мир горит в огне, а ты паришь в позе лотоса в футе от земли и немного светишься. А потом открываешь полные спокойствия карие глаза и смотришь пронзительно на зрителя крупным планом. Что скажешь?
Фил берёт лицо Джонни в прямоугольные границы предполагаемого экрана, сложив окошко из больших и указательных пальцев двух рук и, прищурившись, смотрит на него одним глазом.
– Что? – не понимает тот.
Джонни отвлекается. Он вообще теряет нить повествования, и теперь удивлен, что речь предназначалась ему.
– Идеально! – ликует режиссер. – Так ты и будешь играть. Ну, так как?
Он улыбается во весь свой кривозубый рот.
– Благодарю. Я пока не думал.
– Подумай, мужик! Это огромные деньги!
Джонни угасает. Он даже не видит смысла в том, чтобы дальше дышать. То есть, понимает, для чего это делают его лёгкие, но сам для себя – не хочет. Конечная цель ему неинтересна. Деньги, общество, не дай бог влюблённость, семья, имущество, которое владеет тобой больше, чем ты владеешь им, любые привязки к миру, людям, стране – всё это потеряло для него смысл много лет назад. Он ни за что не променяет свою свободу на очередные рамки, тем более – рамки из четырех пальцев этого парня.
Он тянет руку и берёт у проходящей мимо девушки-волонтёра свой номерок, после чего одаривает взглядом друзей в конце очереди, которым тоже досталась крошечная картонка.
Фил не унимается.
– Можно собирать массовки для кинокорпораций, они за это платят отличные деньги! Ты представляешь, собираемся мы все – сколько нас здесь, как думаешь? Сотни три или четыре? – И идем за своими ста баксами чистой прибыли на каждого!
